Sex Around The Clock. Секс вокруг часов
Шрифт:
Все равно все заслоняет то, что определяет его внутреннюю суть. Например, поход с дедом в баню на Щипке, мыльное отделения, пар, скамьи под мрамор, обмылок на полу, взбитая пена в оцинкованной шайке, вложенной в другую, с кипятком… Боже, полета лет, как нет деда! Парная с мужиками, что молотят себя облетевшей мокролистой березой, прутьями, унизанными ладошками в форме сердца, что остаются и там, где сердце, и на зад-це! Жар из-за откинутой дверцы, он стоит рядом с печкой, где камни и пар, вкусный пар, который бывает только на Щипке, там, где под боком Стремянный перулок…
А дальше Павелецкий вокзал, Краснохолмский
Он чувствовал, видел это по телевизионным каналам, читал про нашествие чужеземцев в прессе, что доходила из России. Словно ревновал к пробравшимся к любимой в спальню. Но там были и мужчины, и женщины, что явились из всех углов и заняли места, на какие он мог бы когда-нибудь вернуться.
Иные родились там в его отсутствие, и они тоже были для меня чужие! Они не знали того, что знаю я, они будут строить чужой город.
«Откуда ты знаешь, если ты не был там столько лет?»
Чужаки пробрались в его память. Он умер и воскрес. На пути к новой жизни он! – вот где!
Вот я сижу рядом с женщиной, даже видел ее чулки чайного цвета, которые заканчиваются сверху кружевными широкими манжетами или как их? «Halterlos». Они теперь заменяют резинки или подвязки, так нынче носят. «Хальтерлоз». Стоило умирать и воскресать, чтобы замечать такие веши!
«Много ты знаешь».
Перед отъездом из Кельна в местных теленовостях он всего на минуту увидел на экране кусок Садового кольца между Серпуховской и Таганской площадями. И сразу вспышка.
Тут рядом, через Яузу был дом, гдеон, студент МИФИ, занимался матанализом с другом «Эженом» – он так его называл, вообще – Эмилем Денисовым. Потом они обедали с водкой, и говорили о литературе. В водку они мешали мед. Денисов во всем хотел видеть пользу.
В самолете ему вспомнился вкус водки с медом. Тут такого не подадут. Даже запах в комнате родителей Эжена: старые коммуналки небедных москвичей пахли пылью, старой мебелью, мастикой и… Нет, не передать этот запах. Яблок что ли? Капусты? Сдобы? Меха и кожи? Накрахмаленного чего-то. Старые фото в альбомах так пахнут, и так пахнет отпечатанный балкон весной. Рекой, тополями. «Слезами, вот чем!»
Ну вот, все в порядке, воспоминания полились из своего источника – души; все становится на свои места. Но это опасно – управлять временем. Как было бы просто жить только одной вспомненной точкой. Как бы не пришлось расплачиваться. У него что-то похожее было.
Он вспоминает, как стал таким. Слово, произнесенное над ухом, которое он почему-то не понял. Как иностранное. Может быть, это и было иностранное слово? Уже «там»? Но голова, ею он не полностью владеет и сейчас. Никто не замечает. Левое поле зрения в тени, словно кто-то хочет закрыть ему глаза сзади, как делают, чтобы пошутить с любимым: «Угадай, кто?!» Пока еще рука «любимой» протянута только к краю левого поля левого глаза, тень тени. «Легкое поражение зрительного центра… Да,
Если это была репетиция инсульта, то неудивительно, что он целые куски своей жизни забыл начисто.
Но ведь был он в тюрьме? Был, вроде… В заграничной тюрьме! Ну, не совсем в тюрьме, заключение быстро заменили лечебницей. Помогли херр Ашхорн из Мальтийского Креста и поляк-адвокат Высоцкий.
Вся история несколько диковатая. Он помнит, что еще до рождения сына расстался с последней женой, которая была сразу после актрисы. И началась полоса неуправляемой загульной жизни. С работы за ту парижскую историю уволили. Денег не было.
Перебивался сценариями детских передач на ти-ви, как раз после крушения своей семьи, которую он безуспешно строил. В том случае, кстати, честно пытался сохранить.
А потом было наплевать на все. Он тогда влипал в разные истории со скандалами, милицией, драками порой. На Вернадского в ресторане «Дружба» его чуть не убили. Если бы только там. Раз в него выстрелил собутыльник в чужой квартире. Пистолет был духовой, висок оцарапало и слегка контузило. Он копил злость.
Помогала нелепая мечта: отомстить за Париж. Где его обокрали и опозорили. Выставили идиотом, который может из-за вида голой парижской шлюхи потерять над собой контроль. Хотелось смыть позор, но как? Смешные, детские фантазии. И вдруг все стало реальностью, завертелось, как в кино. Месть стала возможной.
Одна подруга его познакомила с француженкой, чопорной девочкой из Сорбонны на практике в Москве. Званые обеды у нее в доме для иностранцев. Тогда еще косо смотрели на контакты. Мент в будке провожал его взглядом, вероятно, выбирая минуту, когда он будет один, чтоб «сдать». А он выходил в кампании ее гостей, тоже иностранцев, его подвозили на машине. Обходилось.
Обеды были тоже благопристойные: аперитив, жаркое, салфетки, мороженое с фруктами, кофе. «Женись на ней! – смеялась подруга. – Уедешь во Францию!» Словно попадешь в рай, так звучало. Эх, знал бы он тогда… «Чего ноешь? Ты ж все поимел!» «Чушь!»
Как-то после ужина у француженки никого не оказалось, кто бы проводил, он поделился с хозяйкой опасениями быть схваченным постовым внизу. Она предложила остаться. Постелила ему на диване в маленькой комнате рядом с кухней. Ее домработница, явная стукачка, буквально ела его ненавидящим взглядом, когда уходила последней. Наверное, комната была ее, когда требовалось остаться для уборки. А тут ей велели сваливать. А что она могла? Челядь! Это она в отчетах будет подписываться «лейтенант госбезопасности Мареева».
Лежал в доме на Вавилова, смотрел на отсветы огней на потолке: реклама на Ломоносовском и Ленинском бесилась часов до трех, потом как будто сдохла. Он встал тихонько, прошел в туалет, мохнатые половички, буржуйская санитария.
«А, чхать! Выпить бы! Чего этоя опять, какузбек в ГУМе? Откуда это рабство? Ведь были мы покорителями Европы! Половички! Трахнуть бы эту хозяйку, а менту внизу… показать большой палец, средний в смысле! Ох, детство. А отомстить не мешало бы! Сразу всем!»
Он вымыл лицо, вышел в коридор и «по-хозяйски» прошел в кухню. Открыл холодильник, выпивки там не было, какая-то вегетарианская скудность.