Сезон клубники
Шрифт:
– Помолчи, – сказала я строго. – Тебе еще понадобятся силы, чтобы дойти до приемного покоя. Я тебя все равно не донесу!
Теперь моя голова прояснилась настолько, что в ней появились трезвые мысли. Прежде всего, оставлять Артема одного в машине нельзя. То есть это я к тому, что надо будет и в самом деле дойти до больницы. Кто знает, как близко от нас эти шакалы в белой «десятке». Пока я буду вести переговоры с врачами, оставлю мужа в кабине одного, они подкрадутся да и угонят машину вместе с ним!
Мне было плевать, глупо или не
Нет, надо не просто добиться помощи для Артема в сельской больнице, но и оставить его там. На мгновение у меня мелькнула мысль, что и это может быть для мужа опасно, но если о нападении на дальнобойщика сообщить в милицию, а бандитов увести за собой... В конце концов, нужны-то им деньги. А машину пусть крадут у милиции, если смогут...
Я проделала тяжеленную работу: уговорами, прикрикиванием, чуть ли не шантажом мне удалось добиться от Артема, чтобы он, хоть и с огромным трудом, переместился на место пассажира. Сразу стало легче нам обоим. Я уже почти не боялась вести фуру, а раненому мужу тоже становилось все труднее держать меня на коленях, так что он даже облегченно вздохнул. И тут же впал в беспамятство.
Да, у меня больше не было страха перед громадой «КамАЗа», зато мною овладел страх другого рода. Перед моими глазами вдруг появилось мертвое лицо Саши. Я смотрела на лицо Артема, с которого стремительно исчезали краски жизни, и невольная аналогия упорно просилась на ум: «А что, если и Артем ранен смертельно?»
Но эту подлую мыслишку я даже не захотела додумывать до конца! И не заметила, как стала ругаться вслух. Не хуже портового грузчика. Я ругала последними словами эту дуру Беллу Решетняк, которая позволяет себе думать о смерти любимого мужа! А вдруг беду можно накликать, размышляя о ней?! Я ругала этих козлов – бандитов, которых поманили легкие денежки. Легкие? Да они вам тяжелее свинца покажутся! Слышал бы мои угрозы некий Рафик, небось обхохотался бы...
Я взглянула в зеркало: белая «девятка» опять появилась сзади. Висела на хвосте с упорством гончей, преследующей истекающую кровью дичь.
Где эта чертова больница?! Где этот мужик, который говорил о каких-то десяти километрах? Если их действительно десять, то они – самые длинные в моей жизни. Я ехала целую вечность, а не только второго поворота, но даже первого до сих пор не достигла.
Машину я вела наверняка плохо. Фура рыскала по шоссе туда-сюда. Возможно, поэтому бандиты не рисковали приближаться. И правильно делали, потому что вздумай они пойти со мной параллельным курсом, я шарахнула бы их о первое попавшееся препятствие, не думая о последствиях...
Мой внутренний голос вдруг прошипел зло: «Посмотрите на эту суперменшу! Из-под волчьей шкуры, которую она пытается на себя напялить, торчит
Да, я трусиха и боюсь, как все, но я зла. Ох, как я разозлилась на тех, кто посмел, не считаясь со мной, кроить мою жизнь по своей мерке! Попытались убить моего мужа! Они пожалеют об этом! Пусть даже я погибну... Ну нет, не хочу об этом и думать! Лучше подумать о чем-нибудь классическом. Вроде того, что кто к нам с мечом придет...
А вот мысль о том, что Артем может не очнуться, не давала мне покоя, поэтому я все время теребила его:
– Тема! Темка, ты меня слышишь?
– А... что? – Он мучительно выкарабкивался из забытья.
– Помнишь, я тебе говорила, что у нас есть корректор Лина Гнилозуб?
– Да...
– Представляешь, Танька зовет ее Лина Кариес.
Что за дурь из меня лезла? Муж истекал кровью, а я продолжала его тормошить.
– Темка, Тем, а знаешь, как дети без тебя скучали? Особенно Антошка. Он тут сказал мне на днях: «Галя говорит, что наш папа деньги кует. Пусть бы он лучше получал зарплату, как все, и почаще был дома...»
Слезы навернулись мне на глаза при одном воспоминании, как я приготовилась прощаться навеки с Артемом и воспитывать детей одна. Я смахнула их украдкой, чтобы очнувшийся муж моей слабости не видел.
– Козел! Господи, какой козел! – еле слышно пробормотал он.
– Кто козел, Тема?
– Я козел, я! – Он резко повернулся и застонал. – Напридумывал себе бог знает что, забросил дом... тебя, детей... Думал, ты меня разлюбила... Недостоин я такой женщины...
– Я тебя никогда не разлюблю, слышишь! Ты самый достойный из мужчин. Лучше тебя нет! Если с тобой что-нибудь случится, я этого не переживу! Кто будет воспитывать наших детей? Им нужна отцовская рука...
Я больше не могла сдерживать слезы и теперь просто слизывала их, резко смахивала рукой – они мешали мне смотреть на дорогу.
Так долго ждала я второго поворота, что едва не проскочила его. Но теперь ехала не останавливаясь, только на ходу спрашивала у редких прохожих:
– Где больница?
Они показывали руками и что-то кричали вслед, но я ничего не слышала и поймала себя вдруг на том, что я шепчу... молитву! Завзятая атеистка умоляла: «Господи, сохрани жизнь Артему! Сделай так, чтобы его рана оказалась несмертельной! Все остальное я исполню сама!»
Странная молитва получалась. Не то просьба, не то требование, но по-другому я не умела, а сейчас и не хотела. Мне нельзя было расслабляться, ибо мне нужны были немалые силы на будущее...
Я подъехала прямо к больничному крыльцу. Быстро выбросила из сумки все вещи, прикрыла деньги газетой, продела руки в ремни и приспособила сумку на спину вроде рюкзака.
Пистолет я тоже взяла с собой. Я еще не знала, как буду выбираться отсюда, но на всякий случай к дороге домой уже приготовилась. Мой ветряк – легкая куртка из плащевки – имел глубокий внутренний карман, так что «макаров» в нем не очень заметен.