Сезон охоты на единорогов
Шрифт:
Женька ещё ждал. То ли нового решения Юрки, то ли, что я всё-таки воспользуюсь этим шикарным шансом и отодвину его от Меченного. Не происходило ни того, ни другого. Тогда он медленно забрал нож и сдержанно продолжил разбираться с овощами.
Наконец, в полном молчании мы сели обедать.
Суп был великолепен. Нет, даже не так. Этот обед казался роскошеством, богатством, недоступным доселе раем на земле. И этот рай не могло испортить даже гробовое молчание за столом.
Юрка, понимая, что сделал что-то не так, быстро и насуплено жевал, и вовсю старался не сильно греметь ложкой по тарелке,
– Благодарствую за хлеб-соль, - наконец, коротко поблагодарил я, поднимаясь.
Женька отстранённо кивнул, что услышал.
Вид мне его не понравился. Равнодушный, строгий, взглядом упёршийся в окно. Болезненно он слишком воспринял происшедшее. Если он настолько раним, то значить это может только одно – слаб. Вот только с чего бы? Карманом реальности пользуется, нитку оставляет сильную, работает без продыху, на противостояние целой школе решился… В чём слабость-то? Но явно она есть.
Спрашивать в лоб – оскорбление, а распутывать такие загадки не по мне. Проще работать. И прихватив с собой кружку чая, я вышел во двор. Там ещё оставалась мне поле для приложения сил. И удобно обустроив рабочее место – стакан чая на бревно рядышком, в шаговой доступности, - я продолжил плотничать. Всё равно, долго этим заниматься спокойно не дадут.
Сперва ко мне прибежал Юрка. Заряженный, словно на пружинках, он сперва сел на одно бревно, потом вскочил и начал суетливо ходить по траве, пиная особо высокие стебли, потом резко сел обратно и только после этого уставился на меня своим особым смешливо-напряжённым взглядом.
– Вот! – торжественно объявил он.
Я провёл рубанком по досочке последний раз и с сожалением отложил добрый инструмент.
– Что – вот?
Юрка вздохнул и протянул:
– Вот я глуууупый…
И, склонив голову на бок, привычно-шутливо сощурился на меня, мол, что на это скажешь? Вот не шкода ли, а?
Я сдержал усмешку, оставшись безучастен к игре веда, взял брошенную тряпицу с поленницы, протёр запотевшее лицо и шею и присел рядом с мальцом.
– Глупый, - согласился я.
И Юрка сразу погрустнел.
– Ты совсем обиделся, да? – тихо вздохнул он.
– Нет, – я не лукавил и мне, по правде говоря, и обижаться-то не на что, ведь, на честь быть первым – не обижаются. – А вот Женька твой наверняка…
– Нет, - Юрка замотал головой, словно жёлтый одуванчик на тонком стебельке под ветром. – Жанька не обиделся. Он же понимает, что я… ну… необразованный совсем. Он, наоборот, сказал, что тебя это обидит, потому что… ну… я не понял почему, но обидит. Вот. А ты правда не обиделся?
Смотрел он серьёзно, так что от рыжей мордашки сложно ожидать. Даже в глазах исчезла постоянная дурашливость.
– Правда.
– Дай Слово, - строго сказал он.
Вот те раз! На такую ерунду – Словом клясться! С другой стороны – это для меня мелочь, а для него,
– Даю Слово, - торжественно поднял я руку.
Внезапный ветер налетел из ниоткуда. Пробежал, горячим порывом обдув пальцы, и сгинул. Но мы-то знаем, что стронулись невидимые границы реальности. И теперь легкой вибрацией уходит вдаль моё «Слово», добираясь до самых глубин мироздания. Так что если нарушишь – перекроит судьбу, не позволяя пройти душе посмертный Мерцающий Мост. На то она и магия Слова.
Юрка проследил взглядом за улетающим порывом, серьёзно кивнул и тут же вздохнул:
– Пойду с цыплятами играть…
И чёрт дёрнул меня за язык:
– А почему не с пацанами во двор?
Юрка пожал плечами:
– Жанька не пускает… Говорит – из поля Присутствия не выходить.
Ну, понятное дело, стражу и домом надо заниматься, и обороной, и как-то следить за юным непоседой. Не разрываться же ему! Но теперь тут есть я и дела у меня, вроде как, почти подошли к завершению. Почему бы и нет?
– Давай я с тобой пройдусь. Докучать не буду, в ваши важные мальчишеские дела тоже не буду лезть. Просто погуляю или постою в зоне Присутствия. Согласен?
Я думал, что он сейчас взовьётся от радости и счастливо побежит докладываться Женьке, что тамплиер выведет его погулять. Как бы ни так! Юрка посерьёзнел, сжал губы и отвёл взгляд.
– Не-а, - наконец, отозвался он и тут же грустно усмехнулся: - Думаешь, мне есть, что там делать, с мальчишками? А что я могу с ними делать? На велосипедах кататься? Я их из воздуха сделать могу, эти велосипеды! А ездить на них не умею. Не было у меня велосипедов!
Он разгорячился и начал говорить быстрее, яростнее, словно вколачивая всю ненависть в каждое слово.
– В настольные игры? Так у меня кубики всегда будут выпадать, как мне хочется! В войнушку? А настоящая пуля из деревяшки у меня не вылетит? В карты резаться? Так я вижу насквозь все карты в руках! В салочки? В казаки-разбойники? Во что ещё играют дети? Я не знаю! И я не умею! Понимаешь – не у-ме-ю! Не было у меня времени, чтобы этим заниматься! Совсем не было, понимаешь? Я с трёх лет в Храме! Я только со взрослыми общался всегда! С тархами, с ведами, с целителями, с владыками, с ещё много кем! Со взрослыми и с книгами! Не нужны мне игры с мальчишками, понимаешь? Не нужны! Потому что мне там не место!
Он выдохся. Раскрасневшись, сидел, с тесно сжатыми кулачками и буравил пространство перед собой яростным взглядом. И даже не замечал, как вокруг медленно выгорает трава. Она сохла до пепельно-желтого, до ломкости от любого прикосновения, выгорала, словно рядом с бешеным солнцем. Но жара от мальчишки не исходило – только тоска.
Я осторожно положил ладонь ему на плечо.
– Значит, так нужно.
Он вскинулся и непонимающе вытаращил свои волшебные карие глазищи.
– Сила – она не даётся просто так и абы кому, Юр. Она как груз, тяжёлый и безжалостный, который пригибает к земле и калечит. Слабого она убьёт. Вгонит в землю, в ад на земле. И выдержит только тот, кто знает – это его ноша, ему она по силам. А одиночество – это тёмная сторона силы, Юр. Не бывает светлого без тёмного.