Сезон охоты

Царенко Тимофей Петрович

— Да… Это…

— «Щас гляну», ага! — закончил фразу майор. — Дыба, ты вообще страх потерял? Ты что там, дрочишь?

— Никак нет, тщ…

— Дрочишь, дрочишь. А теперь, давай по форме устава, что надо сделать, если ты дрочишь, а в комнату вошёл старший по званию?

— Тц… Тщ… Сер! Разрешите закончить манёвр мастурбации!

Майор побледнел так, что уже стал поминать Дыбу.

— В клоаку, на месяц. Блестеть должна, как у тебя яички перед свиданием.

— Сэр, но это же работа муниципалитета…

— Два месяца клоаки. С пола технических

зон можно есть.

— Но…

— Три месяца, и без автономных роботов.

В участке воцарилась полная тишина.

— Слышь, Дыба, не стесняйся, скажи ещё что-то, — я решил подбодрить участников представления, — мне интересно, что этот человек с богатым воображением может ещё придумать.

— А я тебе грудь покажу, мальчик, ну скажи ещё что-то! — Лизи от меня не отставала.

Молчун посмотрел на нас, кривя губы. Он держал улыбку с большим трудом. Этот дядька был мне всё более симпатичен.

Тем временем Лизи снова стянула с себя плащ. До пояса. А я неожиданно понял, что Дыба молод. Прям реально молод, даже моложе меня. Лет двадцать, что ли… И капитан по званию. Любопытно…

— Ну? — Лизи облизнула палец и провела по верху груди, отчего та засияла. — Ты видишь, она светится, это возбуждение, ты видишь, я хочу показать тебе грудь, это заводит!

Тело девушки действительно засияло ярче.

Дыба посмотрел на Лизи, упрямо вскинул подбородок, и…

— Протестую! — голос парня дал петуха.

Он жадно уставился на Лизи, которая спустила бюстгальтер с плеч и обнажила грудь. Даже Молчун скосил глаза. Хотя до этого сверлил подчинённого взглядом.

— Четыре месяца. И в качестве поддержки — нарки на соцконтракте.

— Оно того стоило! — кивнул Дыба с восторгом.

— Живой, Леди, следуйте за мной. Поговорим без лишних ушей. И так работать мешаете.

На мой взгляд, если мы чему и мешали, так это скуке. Тут народ вообще голодный до развлечений, раз так с ума сходит.

Лизи снова оделась, я помахал копам и оправился вслед за Молчуном. Я сильно жалел, что так и не обзавёлся простеньким нейроинтерфейсом, так что вопрос, который у меня возник, мне пришлось задавать голосом.

— Лизи, зачем?

Пару мгновений Теоверитка молчала, а потом заговорила, неожиданно серьёзно.

— Наш образ, наша внешность — это то, что для нас словно витрина. Что мы говорим миру. Наше послание и просьба. Почему все мы хотим быть красивыми? Потому что красота звучит как «Любите меня, будьте ко мне добры». Изящная теория, не находишь? Давай поиграем ещё. Почему мы стремимся к стандартам внешности? Переведём: «Любите меня не меньше, чем…» Чувствуешь этот контекст?

Я на мгновение замер, бросил взгляд на подругу и кивнул.

— Давай пойдём дальше. Переведите на этот язык «У меня есть деньги», «Ты меня хочешь», «Не обращайте на меня внимания», «Я тебя контролирую», «Я над тобой доминирую», «Я сейчас расслаблен», «Ты хочешь меня приласкать». Уверена на сто процентов, ты сходу понял о чём я говорю.

Я видел, как Молчун аж ушами пошевелил, вслушивался

в монолог жрицы. Всё это время мы шли по ветвистому коридору, в изгибах которого через стены была видна боевая автоматика. Серьёзно у них тут.

— Это язык, язык на котором мы все говорим. Но нафиг не осознаём. Хотя на уровне общения между подсознанием и подсознанием мы считываем именно так. Давай подумаем, а откуда это вообще взялось?

— Ну тут, возможно, всё тривиально. Красота — здоровье — размножение.

Умозаключение казалось логичным.

— Верно. А ещё верно, что люди не могут молчать на этом языке. Мы всегда говорим что-то, не можем не говорить, скорее так. Каждый из них понял мой посыл. Я безопасна, я открыта к сексу, я ищу близости. Не секса, близости. И когда человек отвечает на желание именно близости, он становится открыт. Не инстинкт, но тень его.

— За попытки ментальных манипуляций у нас могут и пристрелить.

Заговорил Молчун. Он остановился у очередного поворота и пнул стену. Стена мягко ушла вглубь, проявила проём двери, а потом уехала вбок.

— Заваливайтесь.

Кабинет Молчуна отличался от моих камер разве что размерами — он был вдвое больше, да большим столом и пятком табуретов вокруг. Вдоль всех стен — кресла. Хотя, может, это переговорная?

Молчун присел на подлокотник дивана, отчего тот ощутимо деформировался. Глаза мне говорили, что веса в нём под двести кило.

— Короче, тут такое дело, я в Бочке получил задания, и…

Я кратко описал все обстоятельства дела. А ещё мне хватило ума по дороге поднять архив записей (победителям любезно предоставляется весь архив с момента начала испытаний).

— Умно, — Молчун прищурил глаз, — сейчас загляну в сеть, посмотрю что у меня на этих гавриков.

Полицейский замолчал, в его глазах появилось облако искр.

— Я помогу вам, — Молчун очнулся минуту спустя.

— В чём подвох?

— Трое из списка — первостепеннейшие ублюдки. Даже награда есть. У троих репутация такая, что я легко размещу как заказ. Чтобы ты понимал — я не проявляю доброту. Но если сможешь поймать или шлёпнуть кого из списка, людям на станции гораздо легче дышать станет. И мне это выгоднее, чем любой адмирал в покойниках. Те твари сидят в чёрных зонах станции и носа не высовывают. А вот народец из списка департаменту как заноза в заднице. Только они прячутся. И тебе придётся их найти.

— Поговорим о награде?

На мои губы выползла улыбка. Хоть что-то в моей жизни пошло по плану.

— Обязательно. Но сначала, Хедрикс, скажи, когда это твоё пойло перестанет действовать?

Моя улыбка стала нехорошей.

Глава 6

— Бодрит, да?

Молчун с Болтуном вид имели понурый и злой. То есть, я думал, что Болтун вид имеет понурый, маска на лице оказалась самим лицом и не снималась. А вот Молчун дёргал левой стороной морды и вполголоса ругался матом на таком числе языков, которого не знал даже я.