Сгинь!
Шрифт:
– На кухне, – вздохнул Андрей. – Варил ему кашу. Оль, я не хочу это обсуждать. Я нахожусь под следствием, я не могу выходить из дома. Я считаюсь преступником, потому что по моей вине умер мой же сын. Я недоглядел и теперь не имею даже права нормально страдать, потому что убийца – я, а убийцы не плачут по своим жертвам.
По его вине.
Но что, если виноват не Андрей, а Ольга?
Это она надолго оставила сына одного. Бросила его. Ушла и не вернулась. И ничего не сказала, а Степа наверняка ждал. Каждый день ждал, каждую минуту. Он так соскучился по матери, что залез на окно
И с этим криком летел до самой земли. И умер, думая, что мама наконец вернулась.
Все стало окончательно чужим: эта квартира, этот дом, Андрей. Он больше не муж ей.
Теперь уже точно.
И Ольга ушла от Андрея во второй раз.
Теперь уже навсегда.
Утро снова хмурое, словно тоже не выспалось.
Ольга села на неудобной кровати, свесила ноги, поболтала ими в воздухе, перестала болтать – слишком беззаботно, слишком не по ситуации, опустила ноги на пол, потянулась за юбкой, повертела ту в руках, словно увидев впервые, натянула юбку, натянула кофту.
– Жрать будем или как? – гаркнул вдруг мужчина.
Но гаркнул как-то неуверенно: начал громко, требовательно, а последнее «или как» зажевал, почти проглотил, будто к концу фразы засомневался.
Ольга нахмурилась: вечно эти требования, вечно эти недовольства.
Она вышла, задумчиво уставилась в окно, лишь бы на соседа не глядеть – до того опротивел.
За окном все еще зима. Неужели она надеялась увидеть там нечто другое? Не белую землю, утыканную мертвыми стволами деревьев. Не окно полностью в инее. Боже! Она ж морозные узоры на стекле только вот тут увидела впервые за много лет. На городских стеклопакетах мороз не рисует. Брезгует.
А помнится, в детстве встанешь поутру, подбежишь к окну и ну рассматривать картинку: вот тут ледяная волна застыла, под ней морские ежи понатыканы, а над волной завитки облаков, из которых идет снег. На окнах же избы узор хаотичный, бессмысленный и не столь красивый, как в детстве. Как ни всматривайся, не найдешь ни волны, ни морских ежей, ни облаков. Ни-че-го.
Может, они остались в детстве?
Ольга вздохнула, накинула фуфайку и отправилась на улицу.
– Ты куда? – окрикнул ее мужчина. – А завтрак мой где?
Но женщина его словно не слышала.
Он вскочил из-за стола, опрокинул с грохотом табурет и побежал за Ольгой.
Что это ей вздумалось?
Мужчину трясло, не от холода – от злости: как это посмела она не накормить его, не поставить с легким поклоном перед ним тарелку с яичницей и чашку горячего чая! Отправилась по своим делам. Да какие у нее могут быть дела? Что, распорядок позабыла, нахалка?
Ольга дошла до того места, где вчера они обнаружили труп, упала на колени и стала смахивать с мертвеца свежий снег. Пожалела сперва, что не взяла варежки – поторопилась. Как теперь без них до трупа дотрагиваться? Но с первым же прикосновением
Мужчина наблюдал за Ольгой.
Она же, наскоро очистив труп, поднялась, обошла тело кругом, чуть постояла справа, чуть поторчала слева, нагнулась, попыталась взять мертвеца за руки, но те закоченели и не давались – не хотели прерывать посмертную свою молитву.
Тогда Ольга подхватила мертвеца за подмышки, задержала дыхание, что было лишним, потому как от трупа не пахло, совсем-совсем, разве что морозной ночью да ледяным днем. Мертвец доверчиво уткнулся Ольге в грудь. Про доверие, конечно, Ольга выдумала. Вряд ли у трупа есть чувства.
Мертвец уткнулся Ольге в грудь, и в этом не было ничего романтичного. Скорее, наоборот. И было бы странно считать сей момент особой близостью живой и мертвого, но тем не менее Ольга чувствовала именно это. Словно какая-то благодарность исходила от трупа. Ольга и ее выдумала, но правда же – никто не хочет быть брошенным посреди дороги даже после смерти.
– Ты что делаешь? – мужчина наконец ринулся к Ольге.
Но что он может? Вырвать мертвеца у нее из рук? Толкнуть в снег? Глупости какие. Да и потом, соседка правильно поступает: труп с тропинки нужно убрать.
Мужчина остановился.
Освободив мертвеца от нападавшего на него за ночь снега, Ольга вспомнила, что вторая его половина замурована в землю. Женщина проползла по сугробу к сараю – к нему мужчина вчера не успел расчистить дорожку, отвлекся на мертвого гостя, – с трудом открыла дверь, проскользнула внутрь. Окинула взглядом внутреннее: не тут ли сосед спрятал орудие убийства? Нет, ничего подозрительного. Женщина обшарила углы, нашла маленькую острую лопатку и по своим же следам, но все равно утопая, загребая валенками колкий снег, вернулась к трупу.
Больше часа возилась Ольга с ногами мертвеца, пытаясь вырвать того из заточения. Сначала пришлось продолбить не толстый, но крепкий слой льда, потом буквально разбивать землю. К счастью, тело находилось неглубоко, так что вскоре удалось разворотить холодный плен и вызволить труп.
Пришлось чуть ли не вырывать его из ледяных объятий мерзлой земли.
Ниже пояса мертвый мужчина – теперь точно мужчина – тоже оказался голым. Может, он и умер от переохлаждения? Но где же тогда его одежда? Вряд ли кто-то в здравом рассудке станет разгуливать нагишом по зимнему лесу.
Кто его раздел?
Ольга вновь схватила мертвеца под мышки и поволокла.
Мужчина посторонился, уступая странной парочке дорогу. Соседка какую-то дикость удумала. Куда она его тащит? Отпнула бы с дороги, да и достаточно. Похоронить по-человечески все равно не выйдет. Устроить вскрытие – ума не хватит.
Женщина подтащила труп к дому, свалила прям под окнами, повозилась с ним, пытаясь поровнее уложить ледяные костлявые ноги мертвеца.
Мужчина встал за спиной соседки, дышал глубоко, будто себя успокаивая: вдох – глубже, медленный вы-ыдох.