Сгинь!
Шрифт:
– Может, еще одеяло ему принести да подушку пуховую? – фыркнул мужчина.
– Может, – не заметила иронии Ольга. – Подушка ни к чему, а вот одеяло можно. А то лежит тут как-то не по-людски.
– Лишних одеял нет, – отрезал он.
Вот же удумала: трупы укрывать! Не по-людски! А человек ли тот, кто уже умер? Да ему все равно, что на подушке лежать, что на камне. И одеяло его не согреет. Труп – он и есть труп, ему и в Африке холодно. Совсем головой поехала.
– Ничего, родной, я тебя все равно утеплю, – ласково пропела Ольга.
Все еще старалась умаслить,
Мужчина вздрогнул, услышав этот нежный тон, это неожиданное «родной», сразу и не сообразив, что обращаются не к нему, а к мертвецу.
С головой у соседки явно не в порядке.
Ольга осмотрела двор. Ничего. Затем она уставилась в чрево леса, ахнула и ринулась к воротам.
Лишь однажды Ольга шагнула за подобие забора – когда пришла вот сюда вслед за мужчиной, и больше никогда не выходила наружу. Ее новый мир ограничился несколькими метрами двора, самыми дальними прогулками стали спуски к воде. Опасалась ли она леса или просто не хотела ходить дальше, гулять шире? Сложно сказать.
Поэтому то, что случилось потом, – это нечто невероятное. Такое и не представить уже.
Ольга перелезла через забор, открыть калитку не смогла – та не поддалась, а просить помощи у мужчины не хотелось. Тут же повалилась в огромный мягкий сугроб, вылезла из него вся белая, встряхнулась, правда, это не помогло избавиться от налипшего к одежде снега. За шиворотом неприятно обожгло – попавший под куртку снег медленно и противно таял, прикоснувшись к жаркой женской коже. Теперь уже не вытрясешь.
Ольга осмотрелась: в какую сторону пойти, какое дерево выбрать?
Придумала она накрыть тело сосновыми лапами, соорудить подобие шалаша, колючий гроб, хвойный курган.
Все не под открытым небом трупу валяться.
Плывя по огромному сугробу, прорезая себе путь замерзшими руками в мокрых варежках, Ольга добралась до ближайшей сосны. Какие ж тут дурацкие сосны: огромный длиннющий ствол, идеально ровный, почти гладкий, если не считать чуть потрескавшейся коры, а нужные Ольге ветви где-то там, высоко-высоко, у самого неба. Не допрыгнуть – не достать.
– Тебе жалко, что ли? – крикнула женщина дереву, вскинув голову к самой его макушке.
Нет, а действительно, от кого сосна свои ветви так высоко держит? От кого прячет? Подняла, будто руки, вверх, но сдаваться не собирается. Вот же гордая.
Спотыкаясь то и дело, окунаясь в сугробы, Ольга добралась до следующей сосны: та же история. Вредные сосны! Разрослись тут, стоят важные, не коснись – не подойди. Строят из себя недотрог. Еще и другие деревья в свой сосновый мирок не особо пускают – нет тут места чужакам, под соснами отбор строгий.
А Ольге что делать?
Ну видно же было еще издалека, что ветви сосен высоко, не достать, даже если подпрыгнуть, но Ольга все равно поперлась в зимний лес, надеялась на обман зрения. Либо на Двенадцать месяцев: появятся сейчас, встанут перед ней, поклонятся в пояс. Март растопит сугробы, подарит Ольге подснежники.
Тьфу ты! На черта ей подснежники? Ей ветки нужны.
Да и знает она этот северный
Тут Ольга заметила маленькую пушистую елку: протиснулась в сосновый мир, пропихнула свою хвою. Растет теперь потихонечку. Хорошенькая. Такую идеально под Новый год срубить, в дом принести, запах вдохнуть, в железную распорку воткнуть, шарами да гирляндами украсить, хороводы вокруг водить. Нет, не получится хороводы – одной стороной елка к стене будет стоять, без шаров и внимания. После старого Нового года выбросить за ненадобностью.
Но этой елке суждено быть обломанной, ободранной, стать лысой, принести себя в жертву ради безымянного трупа, возвести алтарь тому. Все равно бы ее никто тут не нашел, ни к какому Новому году – ни к нынешнему, ни ко всем тысячам последующих не принес, не украсил.
Так пусть же хоть Ольге полезной будет.
Елка сопротивлялась, била Ольгу по лицу ветками, колола ей руки, гнулась, но не ломалась. Ольга злилась, ругалась, пиналась и никак не хотела от строптивого дерева отстать.
Не на ту напала!
Наломав побольше еловых лап, женщина вновь поплыла по сугробам. С не очень тяжелым, но весьма неудобным грузом ползти обратно оказалось в разы труднее. Вроде и дорожка проторена, да вот все равно нелегко. Сугробы осыпались, ноги в них вязли. Ольга то и дело заваливалась на бок, окуналась в холод. Нахватала вновь снега за шиворот. Уже не так обжигало. Уже терпимо.
Мужчина стоял у избы, наблюдая за тем, как продирается Ольга по великим снегам, как падает лицом в сугробы, воет от беспомощности. И лишь когда она добралась-таки до дома, перекинула еловые ветки по одной через забор, потом уже перелезла сама, он сказал:
– Надо было лыжи взять. С ними бы не увязла.
Вот издевательство! Не мог крикнуть про лыжи сразу? Или сам вышел бы на них, чтобы помочь хотя бы ветки дотащить. Все он мог. Но предпочел остаться у двери, наблюдать за мучениями соседки, возможно, тихонько посмеиваться над ней.
Злясь на мужчину, Ольга принялась укладывать растерзанную елку на труп. Старательно пристраивала ветви, нежно похлопывала их, укрывала каждый промерзший кончик мертвого тела. Сначала ступни, дальше – колени, ляжки. Чуть отворачивалась, будто стыдясь, и с особой осторожностью клала ветки на гениталии. Чтоб не уколоть. Живот, руки. На правой отломан палец – безымянный, как и сам мертвец. Сразу ли труп без пальца был? Сейчас и не вспомнишь. Может, Ольга отломала, пока тащила до избы. Может, убийца лишил. Или мертвяк сам вчера до чего добродил, до чего достучал, палец потерял.
Искать безымянный по двору бесполезно. Если и был, то снег давно его упрятал. Такова уж его природа, все скрывать: грязь, мусор, оторванные пальцы, мертвые тела.
Такова уж природа трупа – не рассказывать, как там было на самом деле.
Вырос над трупом колючий гроб. На голову веток не хватило – торчали нос, мочки ушей и лоб. Но это ничего. Это можно будет позже чем-нибудь прикрыть. Не ползти же второй раз по сугробам в лес, не хватать же вновь за ворот снега, не искать же еще одну елку!