Сгинь!
Шрифт:
К ночи потушили свет – каждый фонарь пришлось отщелкать. Отправились каждый за свою занавеску.
Женщина осторожно разделась, оставив на себе лишь простенькую хлопковую рубашку и такую же незамысловатую юбку. Замерла, и дыхание задержала: ме-е-едленно положила снятое на стул возле кровати. Вот так, тихонечко, не брякнуть.
Осторожной такой она не всегда была. Когда-то шумно сбрасывала с себя одежду, раскидывала вещи по квартире, швыряла с ног сапоги, те разлетались по квартире, собирай потом поутру.
Когда-то – это
В самый первый день здесь, после того, как они обустроились, повесили занавески, отгородили себе по личному пространству и разошлись по углам, женщина принялась раздеваться. Не тем развеселым способом, а как обычный человек. Стянула свитер, тот щелкнул – синтетический. Села на кровать, потянула за носок, потеряла равновесие, чуть не шлепнулась. Ойкнула. Побродила взад-вперед, раздумывая, куда бы свое барахло пристроить.
Тут мужчина рявкнул из своего закутка:
– Что там развозилась, что собака шелудивая?
Женщина замерла. Потом резко сунула свитер и носки под матрас и улеглась. Остальное снимать не стала, так спала и шелохнуться боялась.
На следующий вечер повторилось. На сей раз мужчина сравнил ее с кошкой, что блох без конца вычесывает. Что за желание такое – уподобить ее животному?
С тех пор женщина раздевалась медленно, тихо, боясь потревожить чуткий слух соседа.
Сам мужчина засыпал моментально. Иногда не раздеваясь и не расстилая постель. Зачем? Так сойдет. Почти сразу начинал храпеть. Громко, раскатисто, аж крошечные оконные стекла дребезжали, им вторила посуда в полупустом шкафу.
Поначалу женщина не могла заснуть от этого заполняющего всю избу храпа, а если и начинала дремать, то часто видела сны о землетрясениях и взрывах, иногда вскакивала посреди ночи, но вскоре привыкла. Даже больше – теперь не могла уснуть без привычного «Хрр-р-р-р-р-р-р-р».
Наутро ветер стих. Снег тоже присмирел. Он медленно падал на землю крупными хлопьями.
Такую зиму женщина любила, хотя за четыре месяца эта северная злая зима ей осточертела. Таких вот безветренных и по-снежному красивых дней было всего ничего. Два, может, три.
И вот сегодняшний.
Проснулись одновременно. Молча прошли к умывальнику, каждый со своим полотенцем на плече.
По осени, когда они только заселились в эту избу, мужчина приспособил кособокую пристройку под душевую и туалет. Здесь было холоднее, чем в доме, намного холоднее, но все же лучше, чем ходить умываться на улицу.
Туалета изначально здесь тоже не было, даже деревянной будки где-то снаружи с оконцем в виде сердечка и с пугающей дырой в полу, с оранжевыми сосульками мочи и отсыревшей бумагой.
За уборную мужчина принялся чуть ли не в первую очередь. Возился долго, особенно с выгребной ямой. В итоге не обошлось все же без злосчастной дыры в полу, но теперь хотя бы не нужно было тащиться через двор и
Душ вышел спартанским.
Под него пристроили старую лейку – ее дырчатый кончик. Сверху мужчина подвесил ржавый бак – больше непонятная емкость. Уж что нашлось. Вода в таком баке остужалась быстро, заканчивалась тоже быстро – хватало только на то, чтобы наспех намылиться и окатиться, надеясь на то, что скудную пену с кожи получится смыть.
Слива, разумеется, не было. Вместо него в полу зияли щели, из которых бесконечно дуло. И снег наносило. Душевая вода полностью не стекала под пол, доски то и дело покрывались коркой льда.
Каждый день один из них непременно поскальзывался.
Ближе к входу мужчина установил умывальник – железное древнее чудовище, откопанное в сарае позади избы. Вместо раковины под него поставил ведро. В нем, конечно, не было нужды, воду из-под утренних и вечерних умываний тоже можно было преспокойно лить на пол, чтобы та убегала в гигантские щели, но мужчина вдруг решил, что с ведром доски будут гнить чуточку медленнее.
Единственное крошечное зеркало с отколотым правым краем и затемнениями по краям повесили тут же, грубо прихватив его с четырех сторон ржавыми гвоздями.
Мужчина умывался первым.
Женщина скромно стояла за его спиной, пыталась разглядеть себя в мутном зеркале. Привычка из прошлой жизни – потаращиться на отражение мятого утреннего лица перед тем, как привести его в порядок. Не красотка, не уродка – нечто бесполое, безвольное смотрело на женщину в ответ. Серые крапинки ползли по лицу.
Ее крапинки или зеркала?
Мужчина умывался долго, основательно, всякий раз тщательно намыливал шею, прочищал уши и проходился мыльным пальцем внутри волосатых ноздрей. Толстый палец с трудом пролезал в нос, пытался там провернуться, нос морщился недовольно, волоски покрывались мыльным налетом – победа. Мужчина считал, что этакая экзекуция поможет избежать простуд: мыло убивает все бактерии в носу.
После завтракали.
Завтрак простой, но сытный: чай с молоком, пресные лепешки – вода, мука и соль. Женщина пекла их накануне, чтобы с утра долго не возиться. Отварные яйца, мед. В дни, когда мужчина возвращался после вылазки в поселок, на столе появлялись сыр, масло или колбаса.
Пир горой!
– Дорожки почищу, – сказал он, выходя из-за стола.
Женщина едва заметно кивнула и тут же принялась убирать остатки еды, хотя не допила чай и не доела лепешку.
Мужчина надел потрепанную ушанку – они нашли ее здесь, чуть изъеденную то ли молью, то ли мышами, что странно, так как казалось, в таком гиблом месте ни те, ни другие не водятся. Натянул тулуп – тоже наследство от прежних хозяев. Стащил с печи валенки, влез в них.
Входная дверь опять не поддавалась: за вьюжную ночь ее еще больше прижало снегом. Тщетная попытка замуровать их в избе до весны.