Ш-ш-а...
Шрифт:
Поэтому сказал:
– Ну, что я такого сделал?
– Ничего не сделал, – сказал он. – Мне что, в собственном баре нельзя постоять?
– Просто интересно. Похоже, ты не слишком-то рад моему приходу.
– Рад. Ты вложил мне в голову кое-какие мысли.
– Как я понимаю, ты Сардж?
– Сардж мой отец. Я назвал заведение в его честь.
– А тебя как зовут?
– Стэнли. Еще есть вопросы?
– Просто разговор поддерживаю.
– На самом деле это неразговорчивый бар.
– А какой?
–
– Если люди не любят людей, то зачем ходят в людное заведение?
– Ты здесь еще кого-нибудь видишь?
– Тебя. Хочешь сказать, что люди, которые не любят людей, приходят туда, где всегда есть как минимум один другой человек?
– Угу, только я молчу. С тобой сейчас разговариваю лишь потому, что ты вопросы без конца задаешь.
– Значит, если зайдет еще кто-нибудь, я не должен ничего говорить?
– Просто кивни в знак приветствия. И хватит. Я сделал долгий глоток.
– Никогда не знаю правил.
– Чего?
– Всегда существует какое-то правило, которого я не знаю. Если есть единственное правило, известное всему миру, окажется, что я его не знаю.
– Не пойму, приятель, о чем речь, черт возьми.
– Можно еще стакан?
– Что угодно.
Он смешал новую порцию.
– Другим, кто сюда заходит, ты объясняешь, что это неразговорчивый бар?
– Они сами знают.
– Теперь понял, что я имею в виду?
– Нет. Не сказал бы, что понял. Он протянул стакан. Я хлебнул.
– Откуда онизнают, что нельзя разговаривать?
– Во-первых, оттуда, что никто не разговаривает. Допустим, в баре один я и один посетитель. Я не разговариваю. Если хочешь поговорить, иди в бар, куда ходят мальчишки с девчонками. Девиз моего бара «Я не хочу ни с кем разговаривать». А ихнего – «Привет, я ни хрена не знаю, и сейчас докажу это, протрепав языком два часа».
Хороший напиток, лучше, чем в большинстве разговорчивых баров.
– Пожалуй, сейчас я просто замолчу, раз уже знаю правила.
– Нет, теперь ты меня разговорил. Давай дальше. Сегодня в виде исключения это разговорчивый бар.
– Спасибо.
Вошел тип, словно только что соскочивший с экрана черно-белого телевизора. Семидесятилетний, костлявый до невозможности, с носом, который словно кто-то на три часа прищемил, а потом расплющил молотком для отбивки мяса.
– Рассказывай, Шорти, что нового, – сказал Стэнли.
– Ничего. Ничего нового.
– Ну, лучше я тебя предупрежу, как сегодня у нас дела идут. Идут бурные разговоры.
– Ох, проклятье, не буду я разговаривать. В задницу разговоры.
– А мы с клиентом разговариваем, так что, если тебе не нравится…
– Разговаривайте сколько хотите. Мне-то какое дело, черт побери?
Стэнли налил Шорти выпить. Мне всегда кажется сверхъестественным
– Держи, Шорти.
– Спасибо, мать твою.
– Хорошая у нас погода, Шорти, – сказал я ему. Может, будет теплее ко мне относиться. Может быть, одинокий, с похмелья, или то и другое.
– В задницу погоду.
– Видишь, о чем я говорил? – сказал Стэнли. – Люди, которые сюда ходят, знают, чего хотят. Еще один «Лонг-Айленд»?
Обдумываю ситуацию. На секунду превращаюсь в муравья на высоком табурете, глядя на все снизу вверх, удивленно, растерянно, перебирая ножками, поводя усиками-антеннами. Не имело бы никакого значения, если б не приняло такого размаха. Что эти громадины делают, думает муравей. Что это за безобразное существо с огромной жуткой штукой на лице? Что они пьют? Почему одно наливает, а другое пьет? Почему всё больше меня?
Недалеко от моих собственных мыслей в последнее время.
Стэнли толкнул ко мне очередной стакан.
– Взгляд у тебя становится странноватый, – сказал он. – Давай теперь лучше полегче.
– Это бар, где советуют посетителям, что им надо делать, – сказал я, – или бар, где посетители, может быть, сами знают, чего хотят, черт возьми?
– У-ху-ху. Да ты хамишь. Несешь…
– Что – несу?
– Дерьмо собачье.
– Это не дерьмо собачье. Клиент всегда прав, как я слышал. Одно из немногих известных мне правил.
– Дружище, в этом заведении клиент не всегда прав… Здесь я всегда прав.
Тут я понял, что меня тошнит от правил. То есть не существует ведь никаких распроклятых десяти заповедей, которые говорили бы кошкам: «Не вылизывай целый день свою задницу». А я натыкаюсь на сплошные правила. И если попадается правило, которое действует в мою пользу, его сразу кто-то изменяет, отменяет, обусловливает другим правилом, о котором мне даже никто не рассказывал.
– Что он делает, сам с собой разговаривает? – спросил Шорти. – Хочешь, я заткну его к чертовой матери?
– Все в порядке. Я справлюсь.
– Нет, давай я.
Следующее, что я помню, – Шорти бросился на меня, мельтеша кулаками, как хренов кенгуру-легковес. Думаю, я не кулачный боец, но вполне мог бы пнуть его в задницу, если бы только мог. Если бы только мог вооружиться…
И тут – КАПЛАММО – Шорти двинул меня прямо в челюсть. Секунду я был почти благодарен: меня пробила ледяная дрожь, паника отступила назад, вперед двинулось облегчение, тело опустошилось, сердце онемело, печаль охладела. Я вдруг стал рыбкой, плавая и плескаясь в воде, в холодной подводной голубизне, в перевернутом небе. Мне хорошо, несмотря на нанесенный Шорти удар. Может быть, хорошо благодаряудару. Его кулаки по-прежнему мелькают, как у хорового дирижера, возбуждающего толпу.