Шаги во тьме
Шрифт:
– Коваль? Мирон Силыч? Вы здесь какими судьбами? – удивился Маршал.
Но трактирщик вместо ответа принялся причитать:
– Опоздал! Опоздал, мать твою! Ушла, гнида! Обвела всех, падлюка ляхова! А вы ей, небось, еще деньжат сунули из благородства да сочувствия?
– Успокойтесь! – Константин Павлович взял Коваля за плечи и сильно встряхнул. – Кто кого обвел?
– Альбина, сучка! Это она муженька ухайдокала и Ваську под каторгу хотела подвести. А подвела под пулю, вражина польская.
16 декабря 1912 года. Вечер воскресенья
–
Лебедь осторожно, стараясь производить поменьше шума, притворил дверь, прислушался. Тихо. Он пошарил в темноте, нащупал вешалку, меховой воротник. Значит, дома. Он облегченно выдохнул, аккуратно стянул сапоги и на цыпочках прокрался к чулану, где должны были спать дочери, заглянул внутрь. Ничего не увидел в темноте. По стенке добрался до большой комнаты, выставив перед собой руки, сделал шаг, другой, снова шепотом позвал:
– Альбинка? Дрыхнешь, что ли?
Сзади скрипнула половица. Лебедь обернулся на звук, и мир в голове вдруг взорвался желтыми искрами.
Что-то глухо стукнулось об пол, будто кто-то сбросил с плеча тяжелый мешок картошки, и снова стало тихо, только невидимые ходики отсчитывали секунды. Наконец, темнота еле слышно зашуршала, лязгнула чем-то железным, чиркнула спичка, осветив бледное женское лицо с огромными испуганными глазами. Альбина сняла со стоящей в центре стола лампы колбу, запалила фитилек, снова накрыла стеклянным колпаком и тут же прикрутила огонь на самый минимум. Взяла лампу, дрожащей рукой подняла над головой. Круг неровного желтого света выцепил из темноты мужские ноги в серых суконных носках. Женщина, пошатываясь, выскользнула в коридор, вернулась, неся в руках какое-то тряпье, бросила на пол рядом с телом. Плотно закрыла комнатную дверь, наклонилась над лежащим на полу мужем, посветила на лицо. Кровь из страшной раны на лбу стекала через глубокую морщину на переносице прямо в изумленно раскрытые глаза, по вискам на пол, собираясь в черную лужицу вокруг головы.
С минуту Альбина разглядывала мертвое лицо, почти не моргая. А после поставила лампу в изголовье Лебедя, из кучи тряпок выбрала старую юбку, расправила на полу, подобрала с пола топор, опустилась рядом с телом на колени, примерилась и размахнулась.
17 декабря 1912 года. Понедельник
– Женись на мне, Васенька? Горя знать не будешь. Я верная тебе буду, вот увидишь. Да и что мужику без бабы? По кабакам только нутро прожигать.
– Твой-то вон и при бабе прожигает, не гребует. Да и как жениться-то, при живом-то муже? Да и чего тебе еще надо-то? Он тебя с девками кормит, я вон другой голод утоляю. Не жизнь, а сплошные именины.
Альбина повернулась на бок, уткнулась в плечо Хабанову.
– А ежели б сгинул Лебедь, женился бы?
Василий раздавил папиросу в блюдце.
– Смешная ты, Альбинка. Да куда ж он денется-то? С его здоровьем он еще лет тридцать пить смогет. Я его днем, правда, попортил маленько, но ничего, заживет.
Альбина приподнялась на локте, нависла над Васькой.
– Ты не юли! Может, он завтра в сугробе замерзнет! Или упьется до смерти сивухой.
Василий оттолкнул женщину, сел на кровати, снова закурил.
– Дура ты, баба, и разговоры у тебя дурные! Не хотел говорить, да ты, видно, вовсе без головы.
– Кто твоя? – нахмурилась Альбина.
Хабанов встал, подобрал с пола штаны, начал одеваться.
– Кто-кто! Знамо кто. Баба у меня в Киришах. Дите есть, парнишка, пятый год уже.
– Какая баба?
– Обнакновенная! – Василий просунул голову в ворот рубахи. – С руками, ногами и остальным всем, что бабам иметь полагается. Женатый я тож.
– Как женатый? – Альбина подтянула к подбородку лоскутное одеяло. – Как женатый? А я как же?
– Так и женатый! Как люди женются – с попами да со свадьбой. А чего ты-то? Живи себе, как жила. Али я тебя ссильничал? Сама прибежала. Чего мне, отказываться? Легко, думаешь, по полгода без энтого самого? Я, чай, не монах – молитвами-то спасаться.
Альбина сидела на кровати, обхватив руками мелко подрагивающие плечи, и, не моргая, смотрела на темную икону в углу. Потом начала молча одеваться. Повязав платок и застегнув полушубок, так же безмолвно шагнула к двери.
– Ты это… Альбин! Мож, довезти тебя? До угла хоть? Ключ-то оставишь?
Девушка обернулась на пороге, долго смотрела на ссутулившегося любовника, а после выдохнула:
– Кабы ты знал, что я за-ради тебя… Ох, Вася. Отольются тебе мои слезы, попомни. – И вышла, оставив дверь в сени раскрытой.
Хлопнула вторая, уличная дверь, и все стихло. Василий постоял еще немного, хмурясь своим мыслям, после решительно махнул вороным чубом, нацепил фуражку и вышел во двор.
Альбина, чуть покачиваясь, будто пьяная, шла от фонаря к фонарю. Нависая немыми глыбами, таращили на нее черные глазищи облезлые дома, щерили вслед беззубые арочные пасти, норовя ухватить длинную тень.
«Каторга! Каторга! Каторга!» – билось в висках вдогонку заходящемуся сердцу. А девчонки как же? На паперть? В воспитательный дом? Так еще неясно, где голоднее и холоднее. Что ж ты натворила, бабонька? Кому ж ты доверилась, бедная? Али не чуяло сердце, что нет никакой любви в этом Ваське? Чуяло. Чуяло, да не верило. Какой бабе не хочется думать, что она – самая нужная, что никак без нее ни денечка дружечке не прожить? А он вона как все обернул, дружечка тот. Его бы, паскуду, в Сибирь холодную, не меньше ее, чай, виноват.
Она замерла под очередным фонарем, свела брови, пытаясь поймать вырывающуюся мысль. Сделала глубокий вдох, выдохнула облачко пара, снова вдохнула, успокаивая бьющуюся на виске жилку. Улыбнулась. Поедет на рудники сибирские тот, кому и положено. Сжала в кармане ключ от хабановского дома и уже твердым шагом направилась к себе.
4 января 1913 года. Пятница
В первую пятницу нового, 1913 года газета «Петербургский листок» вышла с броским заголовком в разделе происшествий – «Развод по-русски». Полосу со статьей читали и передавали друг другу не только любители щекочущих нервы криминальных новостей, но даже обычно пролистывающие эти страницы дамы. Затертые и обтрепанные от хождения по многим рукам листки продолжали свой путь от хозяйки к горничной, от гимназистки к гимназистке, и даже в Смольном институте патронессами было изъято несколько экземпляров злополучной газеты.