Шаги во тьме
Шрифт:
Маршал помолчал, достал бумажник, пересчитал содержимое, выложил на стол несколько красных бумажек:
– Здесь шестьдесят рублей. На первое время хватит, а дальше придумаем что-нибудь.
Альбина округлила глаза, часто-часто заморгала и снова разревелась, залепетав что-то уже совсем нескладное, неразличимое, с редкими прояснениями вроде «господи, сохрани» да «свят угодники». Константин Павлович, решив, что на сегодня с него довольно женских слез, поднялся, кивнул и вышел.
Александр Павлович Свиридов, как и было велено, собрал в узел найденные в доме Хабанова окровавленные вещи и отправился на пролетке в чайную Коваля. Пегая кобыла уверенно цокала по присыпанной снегом
Картина внутри мало отличалась от большинства подобных заведений: по столам чаевничал извозный люд всех мастей – ломовики в пахучих овчинных тулупах, «ваньки» в ватных хламидах, «лихачи» в щегольских короткополых пальтишках. Всяк за своим столом, друг с дружкой не мешаясь. Кто-то взаправду пил чай, отогреваясь с мороза, кто-то бражничал уже всерьез, закончив на сегодня работу. В дальнем углу уже даже кто-то спал под столом, причем собутыльники бедолаги продолжали веселье, время от времени попихивая его ногами в безуспешных попытках вернуть товарища к застолью. Над всем этим действом возвышался черноусый рябой хозяин, коршуном наблюдавший за порядком. Зыркнул на вошедшего, моментально составил тому оценку и теперь уже не сводил глаз со Свиридова.
Александр Павлович подошел к стойке, тихо представился. Коваль смягчил взгляд, ткнул указательным пальцем в дверь в стене. За ней оказалась небольшая комнатка – стол с парой стульев, кровать да икона в углу. Свиридов разложил на столе вещи, Коваль пару минут поразглядывал предоставленный гардероб, кое-что потрогал, потер между пальцев ткань.
– Пинжак похож. Пальто вроде тоже. А штанов таких не припомню у него. Рубаха тоже больно простая. Но я-то его только в нарядном видал. По меркам будто похоже. Сапогов нету? У Васьки нога была бабья – маленькая.
– Нет, обуви в доме не было.
– Ну тогда не знаю, – пожал плечами Коваль. – Может, и его. Дык а чье ж еще, раз у него сыскали?
Свиридов молча сложил одежду обратно в узел, попрощался и вышел на улицу. Извозчик сладко посапывал на козлах, выпуская сквозь вязаный шарф облачка пара, но стоило Александру Павловичу коснуться ногой подножки, как возница встрепенулся, протер глаза, соскочил на землю и мгновенно освободил лошадиную морду от почти пустой торбы.
– Куда дальше прикажете, господин хороший?
Свиридов сверился с часами, махнул:
– Поезжай обратно. Узел брошу – да домой.
Обратная дорога разморила уже самого Александра Павловича – покачиваясь на мягких рессорах, он начал клевать носом и совсем уже было решил приклониться к поднятому верху коляски, как в его дремоту ворвался звонкий мальчишечий голос:
– Покупайте «Петербургский листок»! Раскрыта личность чурбанчика из Обводного канала! Черные тайны Лиговки! Раскрыта личность безголового покойника! Только в «Петербургском листке»!
– Стой! – хлопнул кучера по спине Свиридов. – А ну-ка! Малой! Один номер мне!
На той же полосе, что и в прошлый раз, жирным кеглем был набран кричащий заголовок: «Опознан „чурбанчик“ из Обводного канала». Александр Павлович углубился в чтение – заметка была написана тем же витиеватым и оборотистым языком, что и первая.
«Уверен, что наши постоянные читатели прекрасно помнят
А пока вернемся к человеческому обрубку – все оказалось проще и банальнее, но от того еще ужаснее. Я не раз писал о нравах лиговских дворов и кривых переулков, темных подвалов и мрачных кабаков. Жизнь на Воронежской, Курской или Тамбовской улицах не ценнее ломаного гроша, но и там порой разыгрываются страсти, достойные куда более талантливого пера. Шекспир написал бы об этом драму, я же ограничусь очерком.
Представь себе, мой читатель, что ты – бедный польский крестьянин совершенно заурядной внешности и скромного достатка, прибывший в столицу в поисках лучшей доли и живущий в громадном городе малой торговлей. Но и тебе не чужды прекрасные душевные порывы. И однажды ты теряешь голову от красоты ветреной девицы, живущей по соседству, грезишь о ней денно и нощно, подчиняя этой любови все свои поступки и самое существование. И вот, сумев-таки склонить сердце обольстительницы, ты, казалось бы, обретаешь счастие: уютный дом, детей и ту, о которой ты мечтал. В чем же драма, спросите вы? А в том, что, как пел один оперный герцог, „сердце красавицы склонно к измене“. На горизонте тихой семейной идиллии появляется красавец „лихач“, статный, черноусый, по местным меркам весьма обеспеченный, с собственным выездом, – и верная жена и добродетельная мать теряет голову, бросается в огонь охватившей ее страсти. Что делать несчастному мужу? Он старается ее увещевать – безрезультатно. Он топит обиду в стакане – но та лишь глубже пускает корни в разбитом сердце. И вот в один из дней чаша переполняется, а стакан больше не спасает. В очередной раз не застав жены дома, бедный рогоносец прощается с детьми, хватает топор – и полиция по частям вылавливает из петербургских каналов бывшего писаного красавца Василия Хабанова (могу сообщить, что кроме тела найдены уже руки и ноги).
Увы, в интересах следствия я не могу раскрыть вам имен ни убийцы, ни его жены, ставшей причиной кровавой трагедии. Подобно упомянутому мной Шекспиру, хочется закончить моралью. Но привлеку я мудрость не заморскую, а нашу, русскую, – не стоит искать добра от добра. Кому принесла радость эта запретная любовь? Детям, лишившимся отца, которого ждет неминуемая каторга? Неверной жене, оставшейся и без надежной опоры мужа, и без призрачной надежды на иную долю? Или несчастному юноше, в буквальном смысле лишившемуся головы? Пусть случай этот послужит примером и уроком для всех жен и удержит оных в узах, освященных Богом.
– Прибыли, барин. Стой, окаянная!
Свиридов расплатился, хлопнул дверью, бегом поднялся по лестнице и постучал в кабинет начальника.
– Читали? – Александр Павлович протянул Филиппову газету.
Владимир Гаврилович быстро пробежался по статье, чертыхнулся и даже замахнулся на зеленое сукно стола.
– Господа? – На пороге стоял Маршал с топором в руке. – Топор жена Ягелло опознала. Что-то случилось?