Шаги за спиной
Шрифт:
Ты еще не хочешь есть, кстати?
– Не откажусь.
– Лучше откажись.
– О чем ты говоришь?
– Закончились деньги.
Валерий задумался. До сих пор он не замечал этой проблемы, как обычно не замечаешь хорошо знакомого абажура на лампе своего стола. Однажды замечаешь и кажется, что абажур чужой, так плотно его скрывало невнимание.
– Ну и что мы будем делать?
– А кто у нас в доме мужчина?
– Можно не задавать таких вопросов?
– Что же делать, если я сомневаюсь?
– Боже мой, – сказал Валерий, – мы прожили с тобой целый месяц
– А я целый месяц без сцены, – ответила Люда. – я страшно соскучилась. Не выводи меня. Сейчас будет пьеса в трех актах и семи картинах.
– Прикрути звук, пожалуйста.
Людмила замолчала. На ее лбу пульсировала жилка, слева, тонкая, извилистая, как русло равнинной реки на карте.
– Извини.
– Я виноват сам, – сказал Валерий, – я попробую что-то сделать.
Он встал и начал одеваться. Людмина следила недобрым взглядом.
– Ты меня не поцелуешь? – спросила она.
Он подошел и молча поцеловал вдруг вздрогнувшие губы.
– Помнишь, ты спрашивал, чтобы я сделала, если бы ты решил меня обмануть?
– Не помню.
– Так вот, вначале я бы выследила вас, а потом бы набила ей морду, вот просто так: весомо, грубо и зримо. И что бы ты ни сделал тосле этого, ты бы все равно остался со мной.
– Ты на это способна?
– Я проделывала это дважды. Дважды на самом деле и не помню сколько раз на сцене. Был такой спектакль: «Ветер в гривах». Я там играла лошадь.
– Ты была очень убедительна в этой роли, – сказал Валерий.
Нет, он этого не сказал.
36
В подземном переходе сидела бабища и раскрикивала благую весть о самой лучшей лотерее «Виктория». Настроение было гнусным. Валерий попробовал и с третьего раз выиграл сто тысяч. Первые два вытягивал призовую игру.
– У вас разве нет больших выигрышей? – спросил он и посмотрел бабище в глаза.
– Есть, но никто не выигрывает, – сказала она мягко и снова включила мегафонный голос.
– А где выигрывают?
– Тебе много надо?
– Много.
– Если возьмешь много, могут руки отрезать. Ты не боишься?
– Боюсь.
Бабища смотрела почти нежно.
– Когда надумаешь, приходи ко мне. Тебе повезло, что на меня напал.
– А нельзя как-нибудь по простому, чтоб рук не отрезали?
– Хочешь выиграть – иди на ипподром. Повезет, если везучий.
Ипподром стоял на окраине: загадочное место, трижды проклятое матерью – однажды отец проиграл там зарплату.
Валерий неплохо помнил тот день (хотя, по расчетам, ему было тогда всего четыре): синие трибуны, спокойные зрители, прохладный день и матовые от росы железные поручни, программки, игрушечные лошадки бегают кругами, почерневший злой отец на обратном пути, пятна на лице матери – в этом воспоминании она уже не была молодой.
И вот следующий виток спирали.
Первые три забега он только следил за лошадьми и за разговорами сидевших сзади. Назывались имена лошадей, цифры, номера забегов и слова из здешней эзотерики – какие-то двойные ординары и прочий бред. В четвертом забеге он что-то поставил и что-то выиграл. Потом был перерыв. Больше
– Не делайте этого, – сказал господин в очках и в черной щетине по всему лицу (господин был на голову выше Валерия), – я вам очень не советую этого делать.
– А если сделаю?
Господин пожал плечами и отошел. Сзади стоял еще один точно такой же, будто отштампованный на том же прессе.
Валерий сделал и выиграл двадцать три миллиона, с копейками. Рисковать дальше не стоило.
Он возвращался по пустой и гулкой улице, состоявшей из из каменной стены справа и стены розовых трехэтажек слева.
Улица заворачивала, но не так, как это делают нормальные улицы, а постепенно, в сто метров по чайной ложке. Деревья росли только с одной стороны, у домов, и все чахлики, такие пыльные, что хотелось чихать. Валерий шел и слышал шаги за спиной. Шаги не отставали и не приближались. Он пошел быстрее, но вдруг остановился: улица делала первый нормальный поворот и на углу стоял господин в очках и щетине. Шаги за спиной приблизились.
– Деньги?
– Вот.
– Спасибо, – очень вежливо сказал господил и сам понял, что сморозил глупость.
Господин пересчитал.
– На этот раз прощаю. Новичкам должно везти. Но если увижу еще раз, не обижайся.
– Послушайте, – сказал Валерий, – я могу быть полезен. Я умею отгадывать номера. Вы же видели!
Господин вынул из кармана программку и карандашик:
– Пятьсот тысяч.
– А если я угадаю все?
– Если ты угадаешь все, то я тебя найду сам.
37
Снова звучит тема смерти.
Позавчера утром, проезжая в метро станцию «Московская», он увидел, что на скамейке лежит мертвая женщина. Поверх тела было накинуто покрывало, лицо открыто – в нем что-то осматривал врач. Рядом стояли два милицейских истукана. В тот же день вечером, на той же станции, он увидел другое мертвое тело, на сей раз полностью прикрытое серой материей (торчали одни ступни). Милицейских истуканов было четыре. Он купил белый цветок (тот самый, который выбросил сегодня), но не подарил его Людмиле, было не до того: умерла кошка Барсик, наевшись чего-то на улице и прострадав всего два часа. Так быстро, что Людмила не подумала о ветеринаре. И цветок – цветок тоже умер. Жизнь напоминает симфонию – и если начинает звучать тема смерти, то она не ограничевается одним звуком.
Для кого звучит эта тема сейчас? Однажды Людмила приснилась себе в виде бабочки. Бабочка… Нет, теперь она лучше всего представляется в виде гусеницы. А по отношению к гусенице невозможна даже жалость (хотя и гусеницам бывает больно или страшно), а только брезгливоть. Ужасно. Никакой жалости, а самое оправданное – раздавить.
Сегодня Тамара была в полосатом костюмчике, которого он еще не видел на ней, и была бы слегка похожа на арестантку, если бы не изысканная небрежность прически. Сегодня у Тамары вторая смена, Валерий проводит ее на работу. К счастью, это долгий путь.