Шахматист
Шрифт:
— Танцую.
— Si, si, signor capitano, — вмешался Мирель, — она есть чудесно танцевать может, a meraviglia [183] , она уметь танцевать на яйца! Джулия, давай, станцуй, per favore! [184]
— На яйцах?… Иккк!.. И что это значит? — спросил офицер, широко раскрыв пьяные глаза.
— С завязанными глазами, между яйцами, раскиданными по столу. И ни одного не разобьет, — объяснил Батхерст.
183
Чудесно.
184
Пожалуйста.
—
— Джулия.
— Mademoiselle Julie… pour moi Juliette… иккк!.. Eh bien… Toi, petite crapule! [185] — указал капитан на Хуана. — Тебе говорю. Бегом к хозяину за яйцами, vite! [186]
Батхерст перевел приказ, и цыган выбежал из зала.
Через мгновение Джулия уже кружила на столе, с которого убрали все, заменив бутылки и тарелки регулярно разложенными Мирелем яйцами. Оборка ее длинной юбки поднималась вверх, обнажая ноги до бедер и касалась лиц сидящих, поднимала ветер, который мигал огнями свечей. Все это пробуждало страстные желания. Кастаньеты щелкали, вторя дроби каблучков, сбивавших соломины с дубовой столешницы, под мелодию фламенко, которую наяривали на гитарах Пинио с Рикардо. Француз вскочил с лавки и теперь бегал вокруг стола, перекосив от страсти усатое и мокрое лицо, отбивая ритм хлопками в ладони. Представление было громким и красочным, но казалось, будто в зале царит кладбищенская тишина; сам танец был словно перенесен с ведьминого шабаша.
185
… для меня, Юлечка… Замечательно… Эй, ты, босяк малый!..
186
И бегом.
Засмотревшийся на волну черных волос, что закрывала глаза и щеки Джулии так плотно, что не нужно было и повязки, Батхерст услышал вдруг рядом голос Юзефа:
— Сэр!
— Что такое?
— Он хочет ее, сэр.
— Вижу. Но, возможно, этого удастся избежать — он пьян. Пил еще до того, как пришел.
— Не удастся, сэр. Это гарнизонный солдат, голодный… Я в этом разбираюсь, много лет торчал в гарнизоне и потому с такой охотой согласился идти с вами.
— Только лишь поэтому? А я думал, что тебе нужны деньги.
— Это тоже, сэр. Но это было до того, сейчас же иду с вами по другой причине. Потому что узнал вас… Ведь я даже не знаю, какая ставка в этой игре! Но вас, сэр, я полюбил.
— Ладно, не распускай сопли.
— Не распускаю, сэр. Но потому, что испытываю к вам то, что испытываю, и поскольку продался вам весь, как грешник сатане, не за деньги… потому имею право напомнить вам, сэр, что и вы не должны распускать сопли. Иначе мы все тут сдохнем, а наше дело пойдет псу под хвост!
Поляку дорого стоило выдавить это из себя, и когда он закончил, то в испуге замолчал. Батхерст же, не веря собственным ушам, забыл на мгновение о пытке фламенко, повернулся к Юзефу и прошипел:
— Что ты сказал?!
— Прошу простить мою смелость, сэр. Я понимаю, что она для вас, и потому молю… Молю вас, если он пожелает ее, не пробуйте сопротивляться, отдайте ее! Убрать его легко, но убивая его, мы убили бы самих себя и погубили всю операцию. Как далеко убежали бы мы на этих повозках, где бы могли укрыться? Куча людей в зале видела, как он входил. У нас нет ни малейшего шанса, сэр! Я понимаю, что его сейчас не купить, он возьмет и золото и ее, но нам придется ему все отдать!.. Есть много женщин, сэр, да и эта, впрочем, не девственница, так что не будет…
Батхерст перебил поляка, пронзая его взглядом:
— Заткнись! Я сам знаю, что мне делать! Уматывай, ну!..
Но он еще не знал, как отреагирует француз, прекрасно понимая, как он должен был отреагировать. Тем не менее, Бенджамен еще питал надежду, что капитан искусится золотом.
Француз все еще бегал вокруг стола, требуя, чтобы Джулия не прерывала танца, но когда бросил гаденькую шуточку про яйца, между которыми девушка кружила, и загоготал, танцовщица, то ли от стыда, то ли
— Nom du chien! [187] — рявкнул офицер. — Бунт?! Сопротивление властям?! Я арестовываю эту женщину! Вставай, проститутка, ты идешь со мной!
Он силой потянул Джулию за руку. В этот же миг рядом появился Батхерст.
— Капитан, я дам за нее выкуп.
— Выкуп будешь давать за себя, ирландец, иначе я раздавлю тебя как вошь! Comprenez?! [188] Сотня золотых монет, причем — немедленно, или я возьму своих людей и перетряхну ваши телеги, а потом, уже в каталажке, перетрясу ваши кишки! Не бойся, девку тебе верну, — издевательски осклабился он, — завтра утром. Ну, пошла!
187
Грубое ругательство.
188
Понял?
Бенджамен поднимался по лестнице в свою комнату — медленно, ступенька за ступенькой, воспринимая их скрип словно уколы клинка. Затем он спускался, и чувствовал себя при этом так, словно спускался в ад. Он не был пьян вином, но был пьян ненавистью, в той ее наивысшей концентрации, которая соседствует с бессилием. Перед глазами все время мелькали кровавые картинки: вот он подходит к каналье и вместо того, чтобы отдать золото, всаживает ему пулю в брюхо, нет, мало, бьет ножом, тоже мало, ломает ему кости, вырывает из его глотки вопль боли, вытаскивает наружу кишки — все красное, стены, потолок, пол, лавки, кровь, кровь, кровь на руках и на одежде! Боже!!! Временами он просто ненавидел. Так он ненавидел Литтлфорда. Но ему еще не известна была истинная ненависть, как до сей поры ему не была известна любовь… Если отдать ее, то мы уже никогда не сможем посмотреть друг другу в глаза, не говоря уже про совесть. А что такое совесть? Кучка риторического дерьма. На самом деле считается только» твое-мое»! Ну, именно, она моя! А не отдать, это означает провалить операцию. «Мы все тут сдохнем, наше дело пойдет псу под хвост… у нас нет ни малейшего шанса, сэр! Ни малейшего! Умоляю, сэр!». Кэстлри так рассчитывал на его хладнокровие, на уверенность в себе. Да к чертовой матери Кэстлри! И поляка к чертовой матери! И всю операцию! «Умоляю, сэр! Вы не должны распускать сопли!.. Мы убьем сами себя и погубим всю операцию, сэр!» Да к черту операцию, я не отдам ее, не позволю ее коснуться, чтобы эта пьяная свинья… Он встал перед французом и вручил ему кошелек с деньгами, избегая взгляда Джулии.
— Сотня? — спросил офицер. — Ты не ошибся в подсчете, ирландец?
— До гроша.
— Если соврал, я приду в гости еще раз.
Француз потянул девушку к выходу и уже на пороге обернулся, чтобы, поклонившись, сказать:
— Adieu, mes amis! Ииккк! Merci a tout le monde! [189]
Двери закрылись, и десяток рук протянулись к сжавшемуся иллюзионисту.
— Оставьте его! — крикнул Батхерст. — Всем спать!
189
До свидания, приятели. Всем большое спасибо.
Он подошел к поляку.
— Проследи за дверью в их комнату. И за окнами, чтобы этот фокусник не улизнул. Головой отвечаешь!
Джулия вернулась на рассвете и закрылась в комнате женщин. Оттуда доносились крики Дианы, Люции, Элеоноры, только ее голоса не было слышно.
В восемь утра к Батхерсту пришел Юзеф.
— Все готово, сэр. Выезжаем?
— Нет, остаемся.
— Зачем?
Батхерст не спал всю ночь. Впервые в жизни на столь долгое время он превратился в комок нервов. Услышав вопрос, он вскочил с кровати и схватил поляка за лацканы сюртука.