Шахматный порядок
Шрифт:
— А это плохо? — вскинула брови Файла.
— Но и это ещё цветочки, — продолжал Альбус. — Теперь ученые доказали, что и арабский текст был списан с какой-то персидской рукописи, а тот, видимо, с индийской. Так что такое арабские сказки «Тысяча и одна ночь»? Ничто.
— Почему ничто? — Мягко спросила Файла. — Поучительные сказки, учащие добру… А какая разница, были они сначала арабскими или персидскими, я не понимаю.
— Так ведь фактура-то разная! — С жаром ответил Альбус. — Для начала, в оригинальном сборнике не было тысячи и одной сказки. Их там чуть меньше трёхсот. Строго
— Это по-твоему значимо? — спросила тихо Файла.
— А разве нет? — хмыкнул Альбус. — Мы вообще правильно понимаем смысл названия? Есть же разница: тысяча и одна сказка или просто выражение, означающее, что их было много!
— Но суть-то не меняется… — недоумевала Файла.
— Не меняется? Это ты так думаешь! — ехидно ответил Альбус. — Там даже зачин был другой! Никаких двух братьев-халифов не было и в помине! Там, — блеснули его глаза — некий индийский царь был таким красивым, что не уставал любоваться на себя в зеркало и спрашивать подданных, есть ли кто-то на свете прекраснее. Так длилось до тех пор, пока один старик не рассказал царю о прекрасном юноше, сыне купца из Хорасана. Царь подарками заманивает к себе юношу из Хорасана, но он в пути утратил свою красоту — ведь он перед самым отъездом обнаружил, что его молодая жена ему неверна.
— Это начало «Тысячи и одной ночи»? — спросила Файла.
— Представь себе! В Индии юноша стал свидетелем неверности царской наложницы и расцвёл снова от радости, что не он один так несчастен и глуп. После он открывает правду об изменнице и царю. Тот ее убивает. И вот только тогда появилась Шехерезада! Это вообще не про арабов, а про индийцев. Похоже, что про Делийский султанат!
— Но ведь суть сказки от этого не поменялась, — снова вздохнула Файла.
— Ну как сказать: не арабы, а индийцы, не два брата, а то ли султан, то ли раджа, не было жены джинна, и Шехерезада вообще индианка или персиянка. Есть разница?
«Олухи! — Подумал Альбус. — Факультет олухов!»
Зелёная тина пруда оставалась неподвижной. Файла с интересом посмотрела на мальчика. Альбус нахмурился. Она то ли умела читать мысли, то ли поймала в его голосе нотку раздражения.
— Ты опять говоришь о внешнем, Альбус Северус, — сказала она. — А я о сути. Пусть тот француз…
— Галлан, — добавил Альбус с еле заметной насмешкой.
— …добавил своё. Разве плохо, что они учат нас добру?
— Может и учат, только вот мы выдаём за культуру Арабского халифата десятого века воззрения француза времён Реставрации Бурбонов! — хмыкнул Альбус.
— И что? — не понимала Файла.
— Тогда что такое «Арабский халифат»? Каким он был на самом деле? — спросил Ал. «Хоть бы проплыла черепаха», — подумал он, глядя на пруд.
Файла задумалась и сказала:
— Идём, а то ждут?
Со стороны дома в самом деле раздался крик. Люси стояла на крыльце и отчаянно махала руками. «Неужели нельзя позвать нас палочкой?» — сокрушенно подумал Ал.
Альбус почувствовал сильный приступ головной боли, словно невидимый обруч сжал ему лоб.
— Подумай об этом логически, — коварно заговорил холодный голос. — Тебе не приходит в голову, что справедливость —
Альбус остановился как вкопанный. Боль усилилась, но он слушал голос, как заворожённый.
— Почему, собственно, уборщица в «Дырявом котле» должна быть равна профессору Хогвартса? Или почему такой маг, как Фламель, должен быть равен идиоту вроде Гойла? Тебе не приходит в голову, что это и есть несправедливо?
— Пожалуй… — прошептал Альбус. — Только сейчас он понял, что голос говорит с ним на змеином языке.
— Уравнять всех — это и есть высшая несправедливость, — продолжал голос. — Что может быть несправедливее мира, где гений равен дураку, учёный — серости, развивающийся — кретину?
— Анжел как-то сказала, что необязательно, что в уборщицы идут именно из-за отсутствия мозгов. Раз уж в школьные годы «шушера», во взрослой жизни тоже особого чуда не произойдет.
— В том-то и дело, — продолжал голос. — Сверхчеловек — это тот, кто может трижды, четырежды невозможное. Его нельзя остановить ничем: он сокрушает умом и волей все на своём пути!
— Вчера ты читал про Арабский халифат, — продолжал голос. — Вспомни, с чего он начался: с племён Аравии! Но гениальные «праведные халифы», заключив союз с магами, за какие-то полвека сокрушили Персию и Византию, завоевали земли от Испании до Бухары. Они сделали трижды невозможное, ибо помнили: жизнь — это война, где побеждает сильнейший!
— Ну да… — прошептал Ал. Боль сильнее сдавила голову.
— Вот видишь? Так почему они, сделав трижды невозможное, должны были делить победу с какими-то неудачниками? — продолжал голос.
— Тётя Гермиона сказала бы, что должны… — неуверенно ответил Ал.
— Ещё бы! Это мечта всех неудачников и ничтожеств: принизить гения, — ответил голос. — Но они никогда не скажут тебе спасибо. Нет ничего страшнее и несправедливее царства обнаглевшей черни!
— Значит, ты должен сокрушить войной тех, у кого все есть от рождения, — продолжал голос. — Они слабы, изнежены и не способны к битве. Отбери у них силой, волей. Будь как сталь — тогда ты сверхчеловек, — продолжал голос.
Альбусу показалось, что вместо вида на сад перед ним пронесся черный вихрь дыма. Он оказался в странном пространстве, где из небытия возникла огромная фигура арабского странника из Средних Веков. Странник опирался на посох, низко поклонившись ему в пояс. Альбус не знал, что это, но затем снова почувствовал острую боль. Какой-то голос шептал ему, что это сам Ибн-Рустам, великий арабский тёмный маг, но Ал сейчас был мало способен что-то понимать. Он почувствовал облегчение только в момент, когда чья-то рука легла ему на плечо.
— Ал… — он почувствовал, что кто-то трясет его.
Боль тотчас прошла, словно ее никогда не было. В голове появилось удивительное ощущение легкости, словно невидимый стальной обруч наконец разжался. Перед ним, словно окутанная дымкой, стояла фигура тети Гермионы.
— Ал… Ты как-будто оцепенел… — Гермиона смотрела на племянника пристальным взглядом.
— Я? А… ну да… — неуверенно прошептал Альбус. Холодный голос в голове властно приказал ему не сметь рассказывать о видении, и Ал не мог его ослушаться.