Шальная мельница
Шрифт:
Пристальный, сверлящий, отчасти напуганный, но многозначительный взгляд Нани. Не сразу сообразила, но еще мгновения — и насторожилась я. Прожевала эмоции.
— Что? — не выдерживаю.
Едва слышно, шепотом:
— А если… я уже нашла? Того…. кого люблю?
Округлила очи я, невольно приоткрылся рот. Выдох.
— И кто он? — неживым, сухим голосом.
Кривится, стыдливо прячет взор.
— Ну же, начала — так говори! Или что? — минуты тишины — и болезненно поморщилась
Удивленно выстрелила мне взглядом в глаза. Несмело закачала головой.
— Нет… Он с Велау.
Резво выдохнуть с облегчением. Невольно, робко улыбаюсь.
— Погоди, — нахмурилась вмиг. — Тот парнишка…. что провожал нас? Да?
Пристыжено улыбнулась сестра, вмиг спрятала взор под ресницами.
Дрожащим голосом:
— Да. Мой Пиотр.
— Русский? — изумленно.
Несмело закачала девочка головой. Взгляд в глаза с мольбою:
— Поляк.
Невольно усмехнулась я.
Ну, да. Поляк. Это же для всех этих недалеких еще куда лучше.
— И почему сразу не сказала?… еще тогда?
Немного помедлив:
— Боялась. Он… — бедняк, безродный.
— Нашла мне проблему, — невольно гаркнула я и, облокотившись на лутку рукой, смущенно спрятала лицо.
Лучше бы Генрих был такой же. Хотя…. по сути, он и есть такой, только что имя дворянское, да… к власти фактически доступ есть…и обетов целая вереница.
Шумный вздох.
Выровнялась. Взгляд на дурёху.
— Хочешь, я с Фон-Менделем поговорю? Он заберет его сюда.
— Серьезно? — обомлела. Побледнела Нани. — Ты можешь?
— Конечно, — радушно смеюсь. — На то мы и сестры, верно? Чтобы помогать друг другу… чего бы это не стоило?
…
— В смысле? — недоумевает Генрих. — И как ты это представляешь?
Добро смеется.
Поддаюсь на его настроение, усмехаюсь.
— Как-как? В самых ярких красках.
Немного помедлил (все еще не спуская со своих уст улыбку) — и выдал:
— Ладно, посмотрю, что смогу для вас сделать. Как раз, — внезапно стал серьезным, поморщился, — где-то там в этот раз будем.
— Ты о чем? В какой "этот раз"? — оторопела я от услышанного.
— Сегодня Командор объявил о скором походе, — нервно сглотнул слюну. Виновато прячет взгляд. — Прости, Анна…
И тут мой мир вновь окрасился в черные краски. Сердце стало безумно ныть, и дело уже не в сладкой тоске, а в разрывной, иступленной боли…. предчувствуя и страшась неотвратимой беды.
Прижаться к Генриху, уткнуться лбом ему в грудь, нервически, сумасбродно отколачивая головой несмелые удары.
Жмурюсь,
С последних сил… обреченно шепчу:
— Не уходи…. пожалуйста.
Кривится мой риттербрюдер, болезненно чиркает зубами.
— Анна, дорогая моя, ты же знаешь… я не могу… увы, ничего не могу с этим поделать.
И снова жуткая, разрывающая душу на части, тишина. Каждый потопает в своих мыслях, словно в чертовом болоте.
Еще один шумный, глубокий вдох, и осмеливаюсь. Едва различимым, взволнованным шепотом:
— Тогда… подари мне ребенка.
Вмиг заледенел, окаменел, словно статуя. Перестал дышать.
— Если с тобой, — решаюсь продолжить (колко, раздирая себе горло до крови жуткими речами, но иначе, просто, не могу), — что-нибудь случится…. то хотя бы он останется. В память о тебе. Хоть какой-то будет смысл в последующей жизни. Ведь без тебя я… не смогу. Просто, не смогу…
Тягучая, жалящая тишина. Еще миг — и наконец-то дрогнул. Глубокий, вынужденный вдох. Тяжело сглотнул слюну. Шепчет:
— Ты же знаешь, что я не могу.
Невольно киваю головой, болезненно зажмурив очи.
— Знаю…
— И всё равно… просишь?
— Прошу…
И снова пауза. И снова жуткие страхи на грани истерики.
— Анна, — наконец-то осмеливается, невольно сильнее меня сжимая в своих объятиях. — Зачем ты так со мной? У тебя же есть Нани…
— Нани? — неосознанно горько смеюсь. — У Нани уже своя жизнь. И даже если этот её Пётр… не приедет, то, — кривлюсь от боли, — то, всё равно, она уже выросла.
(и тут я полностью осознаю, что чувствую себя Аней, той самой, которая дождалась моих восемнадцать и решила держать свой путь одна; и впервые, я ее не осуждаю, а… понимаю; и тоже сделаю сей подлый выбор, если дойду до грани)
— Пожалуйста, Генрих… — жалобная мольба в отчаянии.
Шумный, резвый вздох моего Фон-Менделя — и вдруг силой отстраняет меня от себя, неловко попятилась, запутавшись в ногах. Шаг (его) в сторону. Взгляд около, не касаясь глаз.
— Ты знаешь, — резко, грубо, черство гаркнул, — я не могу, — немного помедлив. — Прости.
Разворот, уверенное движение к двери, дернуть щеколду — и уже через миг скрыться в полумраке, оставляя меня в полном одиночестве и с разбитой душой.
Несколько дней всячески избегать друг друга. Вернее он старался, а я — не торопилась исправить всё, навязываться.
И не то, что было противно его видеть. Нет. Больно. Жутко больно. И, казалось, пока вновь не взгляну в его холодные, твердые в своей воле, глаза, пока и теплиться надежда, раненной птицей затерянная в овраге.