Шальная звезда Алёшки Розума
Шрифт:
Матеуш с сомнением взглянул на спутницу, в глазах которой плескался ужас.
— Ехать без экипажа нечего и мечтать. Её Высочество не выдержит почти две тысячи вёрст быстрой езды верхом.
Кажется, Жано и сам об этом подумал.
— Значит, надо искать возможность переправиться вместе с санями. Главное, что мы должны сделать сей же момент — это убраться с тракта, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза.
Мужик-слуга что-то тихо спросил у своей госпожи, и она принялась переводить ему то, о чём совещались Матеуш и Жано. Дослушав, он исподлобья глянул на Матеуша и заявил:
— Я поеду
Кажется, от его слов Елизавета слегка пришла в себя и даже немного повеселела. Матеуш понимал её — всегда спокойнее иметь рядом верного человека, на которого можно положиться. Поэтому спорить не стал. Сейчас слуга ему даже кстати, как и его лошади. А когда доберутся до Франции, он найдёт способ от него избавиться.
Было решено обогнуть Горки, в которых останавливались на последнюю ночёвку, и ехать в одно из поселений, расположенных вдоль днепровского берега. Возок развернули. Запасного коня привязали сзади, Матеуш и Жано взобрались на козлы, Елизавета залезла внутрь, слуга поехал замыкающим.
К вечеру прибыли в небольшое село Горастьменка, от которого до реки оставалось чуть больше версты лесом. Отряд получился слишком велик, чтобы не привлекать к себе внимания, поэтому Жано предложил держаться уверенно и ни от кого не прятаться. Путешественники отправились прямо к старосте и рассказали, что сбились с пути. Благо снег уже валил вовсю и никаких подозрений это не вызвало. Елизавета изображала французского графа, возвращающегося в Париж, Матеуш — его секретаря и переводчика, Жано — кучера, а мужик-слуга — проводника из местных жителей.
Всем вместе разместиться на постой не удалось. Елизавету как самую важную персону устроили в доме священника — самом справном в селе, Матеуш и Жано остались в избе старосты, а Елизаветин слуга попросился на ночлег к кому-то из крестьян.
Ночь шуршала мышиными лапками по углам, за окном подвывал ветер. Давно храпел на мешке с соломой Жано, а Матеуш всё никак не мог заснуть, обдумывая положение так и этак. По всему получалось, что возок бросать нельзя. Елизавета уже выглядела измученной, а ведь они ещё не преодолели и полтысячи вёрст — впереди путь в четыре с лишним раза больший. Но если их будут искать, найти экипаж проще, чем верховых. Да и пробраться всадник может там, где возок попросту не проедет.
Но одно дело исчезнувший без следов экипаж и совсем другое — брошенный возок. Его найдут, поймут, что беглецы ушли через реку верхом, и дальше примутся искать уже всадников. Что же делать? Как поступить? Быть может, сбросить возок в какую-нибудь полынью? Жаль, не удалось миновать границу. А ведь какая была задумка изумительная! И всё сорвалось из-за того, что кто-то из Елизаветиных людей распустил язык…
Зато снег очень кстати. Те, кто их ждёт, спишут отсутствие на задержку в пути из-за метели.
Матеуш зевнул и закрыл, наконец, глаза.
* * *
— А чего это у него на голове? Шапка такая?
— Нет, это куафюра из фальшивых волос — перук называется.
— А зачем ему фальшивые волосы? Нешто своих нет?
— У них, немцев, этак заведено. Без перука этого в люди выйти зазорно, всё одно,
— Ишь ты! А личико какое гладкое, румяное, ровно у девки. И борода не растёт… Верно, молоденький совсем.
— У них с бородами даже холопы не ходят, все голобрылые. А ещё оне помадами лица мажут, чтобы борода вовсе не росла.
Елизавета не спеша хлебала гороховую похлёбку, заедая ломтём ещё теплого серого хлеба и прислушивалась к шёпоту, доносившемуся из дальнего угла. Там из-за занавески её рассматривали две пары любопытных глаз — судя по голосам, то были девицы лет по пятнадцать.
— Да разве ж можно мужчине без бороды-то? Вот нехристи! — продолжила одна, вдоволь налюбовавшись на Елизавету.
— У них, сказывают, даже попы без бород…
— Тьфу! Срамно! На бабу похож!
— И вовсе не на бабу! На херувима. Щёчки, ровно яблочки… И глаза лазоревые, будто васильки…
— А ну кыш! Охальницы! Неча пялится на басурмана окаянного. Оне Господа не почитают, постов не держат, а вы зенки повылупили! — В горницу с пирогом на блюде вошла худая, жилистая женщина, смуглая и чернявая. Должно быть, попадья, мать любопытных девиц. — Вот батюшке доложу, мигом дураки[155] отведаете!
И девчонок словно ветром сдуло. Елизавета усмехнулась. Слушать было забавно, но хорошо, что убежали — в её положении лучше всё же не привлекать к себе столь истового внимания. Кормили с почётом, можно сказать, по-царски — она в одиночестве восседала за столом, а хозяйка и две девочки лет по девять-десять подавали и уносили блюда — похоже, у отца Афанасия были одни дочки.
Впрочем, Елизавета знала: дело вовсе не в почёте — хозяева просто считали зазорным для себя садиться за стол с «немцем», который не молится перед едой. Накормить и обогреть путника, хоть бы и иноверца — это дело Божье, Господом заповеданное, а делить трапезу можно только со своими.
Но Елизавете так было даже проще — молитву перед ужином она про себя, разумеется, прочитала, а вот перекреститься удалось не сразу — лишь когда любопытные девицы покинули свой наблюдательный пункт.
Только как следует наевшись, она поняла, насколько голодной, оказывается, была в последнее время. Чувство сытости ударило в голову не хуже вина, и тут же заклонило в сон. На ночь её устроили в маленькой комнатке, где, судя по всему, жили дочери попа, и Елизавета вновь порадовалась своему мужскому обличью — всю каморку предоставили в полное её распоряжение. И она в первый раз с начала пути смогла, наконец, снять с себя опостылевшую одежду, оставшись в исподнем и рубахе.
Кроватей в горенке не было, девочки спали на стоявших вдоль стен сундуках, но и сундук с набитым сеном тюфяком, подушкой и стёганым одеялом показался ей царским ложем. И единственное, что ещё отделяло Елизавету от ощущения полного счастья, — невозможность попариться в бане, смыть с себя многодневную грязь. Заснула она, едва коснувшись головой подушки.
Разбудил странный звук — будто кто-то скрёбся поблизости, и в первый миг она задохнулась от ужаса: крысы! Сев на своём сундуке, Елизавета завертела головой, стараясь понять, откуда доносится шум, и, повернувшись в сторону окна, увидела меж неплотно задёрнутых занавесей шевельнувшуюся тень — с той стороны кто-то был.