Шальная звезда Алёшки Розума

Христолюбова Анна

— Письмена твоей судьбы, чаворо, так чётко начертаны на твоей ладони, что ошибиться в толковании невозможно. Всю твою жизнь до самого смертного часа осияет дивная звезда. Свет её будет ослепителен, иногда он станет согревать тебя и нежить, иногда обжигать и терзать. Она спустится к тебе с небес и вознесёт с собою вместе на головокружительную вышину… Так вот, чаворо, когда выше тебя окажется лишь только сам Господь Бог, а люди с небосвода станут чудиться крошечными, едва различимыми песчинками, не забудь, что небеса холодны и лукавы и могут погасить жар даже самого горячего сердца… Сбереги его живое тепло,

и тебе будет легче пережить потери…

Пока она говорила, голос становился всё громче и пронзительнее, так что по спине невольно прошёл озноб, и когда смолкла, Алёшка вздрогнул, словно очнулся, и безотчётно передёрнул плечами. Отчего-то на него напало непривычное раздражение. И здесь звёзды — поди ж ты!

— Мы люди маленькие, на зирки не задивляемся, — резко бросил он и зашагал прочь.

— Судьба и на печке сыщет — хоть прячься, хоть нет, — прозвучало вслед.

– ------------------

[102] Чтобы это узнать, ничего видеть не нужно, достаточно слышать, как я разговариваю (укр.)

* * *

После цыганкиных капель ей было так худо, что впору не плясать и козой скакать, а лечь, свернувшись в клубок, и ждать смерти. Вязкая тошнота то накатывала, то отступала, голова кружилась, и всё плыло перед глазами так, ровно она четверть вина в одиночку выпила. Ей бы сказаться больной и остаться дома, тем более, что так оно и было, но Мавра опасалась, что Парашка догадается, что случилось с подругой, а то ещё, чего доброго, и Елизавете доложит…

Конечно, цесаревна знала про амуры своей ближайшей фрейлины с Петрухой Шуваловым и смотрела на них сквозь пальцы, однако стань ей известно, что тот далеко не единственный Маврин амант, неведомо, как Елизавета повела бы себя. При всём легкомыслии и свободе поведения сама она никогда не спала одновременно с двумя кавалерами и если любила, то отдавалась чувству целиком. Мавра была другой. Одного обожателя ей было мало. В амурные авантюры она бросалась лихо и очертя голову, будто стремилась доказать окружающим, а главное, самой себе, что толстая смешная дурнушка пользуется успехом ничуть не меньше красавицы-цесаревны.

Как раз, когда пила цыганкино зелье, в комнату к ней заявился Иван — принесли его черти… Он всегда пробирался к ней через дверь подклета, и в этот раз вошёл бесшумно, как кот. От неожиданности рука у Мавры дрогнула, и кажется, капель пролилось на две больше, чем надо.

— Что это у тебя? — Он привлёк её к себе и ткнулся носом в кружку.

— Капли от мигрени, — отозвалась Мавра и, поспешно спрятав пузырёк, залпом опрокинула снадобье.

— Да ладно брехать-то, — хохотнул он, и ладонь нырнула за корсаж её платья. — У тебя в жизни голова не болела…

От воспоминаний об Иване накатил острый приступ тошноты, и низ живота скрутила резкая боль. Мавра бросилась к ближайшим кустам, радуясь, что Елизавета умчалась плясать вокруг костров, а остальные спутники затерялись в толпе.

Выбравшись спустя некоторое время из зарослей, она решила, что потихоньку отправится домой. Ноги и руки дрожали, и боль внизу всё усиливалась. Однако уйти незаметно не вышло. Откуда ни возьмись рядом появился Петрушка — вот уж кого ей сейчас меньше всего видеть хотелось, — да не просто появился,

а принялся тормошить и приставать с нежностями. Это было настолько на него непохоже — миловаться на людях, что Мавра даже через свой дурман удивилась — пьян, что ли? Впрочем, он и во хмелю в сатира не превращался. В другое время Мавра бы порадовалась и начинание поддержала, но нынче его внезапный амурный задор ничего кроме раздражения у неё не вызвал, и она довольно резко его окоротила. Пётр ушёл обиженный, и Мавра, с трудом держась на ногах, медленно побрела восвояси.

* * *

Водрузив на голову Розуму свой венок, Анна бросила быстрый взгляд через плечо. Так и есть! Смотрит. У братца Михайлы был такой ошарашенный вид, что она едва не расхохоталась. Так-то тебе, пёс поганый! Будешь знать, как чужие письма читать! Помечись теперь, последи, иуда!

И, улыбнувшись казаку, Анна устремилась в гущу пляшущих людей. Настроение было прекрасное! Сегодня впервые за последние три месяца — с тех пор, как мать застала в её светёлке Митеньку, — ей хотелось петь, плясать и смеяться. Анна сама удивлялась своему состоянию — чудилось, что именно сегодня, в этот древний праздник случится что-то удивительное и обязательно радостное!

Рыжий конопатый парень налетел на неё в толпе и притянул к себе, обняв за талию. Анна не успела влепить наглецу оплеуху, как ухо обожгло жаркое дыхание:

— Анна Демидовна, это вам! Спрячьте, чтоб не увидали! — и в ладони Анны очутился кусочек бумаги.

Рыжий с хохотом прянул прочь, и Анна устремилась в гущу очередных пляшущих. Записка жгла пальцы. Ныряя среди людей, она выбралась на край поляны, огляделась — ни фискалки-горничной, ни любезного братца Михайлы поблизости не было. Анна быстро развернула записку, поднесла к самым глазам, силясь прочесть в рассеянном молочном лунном свете, а прочитав, вновь оглянулась и, подобрав подол сарафана, почти бегом устремилась в сторону посада.

Глава 13

в которой праздник продолжается, а Алёшка становится самым несчастным человеком на свете

— Уф! Насилу хоть кого-то нашёл! Как сквозь землю все провалились…

Алёшка оглянулся и увидел улыбающееся лицо Александра Шувалова.

— Ты Прасковью Михайловну не видал?

Алёшка покачал головой.

— Надо найти её, она ж трусиха страшная и не любит таких игрищ, небось, от ужаса окоченела.

И Шувалов вновь нырнул в толпу.

Алёшке подумалось, что он прав — нельзя оставлять барышень без присмотра в этом разгуле. Конечно, народу кругом полно и никто не обидит, но всё же… И он закрутил головой, пытаясь различить хоть чьё-нибудь знакомое лицо.

Мелькнули молодые девки из домашней прислуги, один из конюхов, истопник Василий и ещё несколько знакомых с посада, на миг показалось лицо Михайлы Воронцова — поджатые губы презрительно кривятся. Встретившись глазами с Алёшкой, он отвернулся.

Медленно переходя от костра к костру, Алёшка искал своих, сокрушаясь, что засмотрелся по сторонам и упустил момент, когда Елизавета растаяла в гуще празднующих. Вот уж её-то точно не следовало оставлять без пригляда.