Шальная звезда Алёшки Розума
Шрифт:
Так что приближение Успенского поста, в который по приказу Елизаветы её двор должен был говеть[114], Мавра ждала почти с радостью. Даже то, что все дамы вместе со своей госпожой должны будут провести эти две недели в монастыре, почти не пугало её. Впрочем, на последней репетиции, двадцать девятого июля, Мавра несколько взбодрилась духом, поскольку дело, кажется, стронулось с мёртвой точки, по крайней мере в этот день никто из игравших не забывал слова и не путал реплики.
Когда возвращались всей толпой, разряженной в диковинные костюмы, во дворец, на парк уже ложились дымчатые сумерки.
— Какой красавец! — негромко ахнула Елизавета. — Ах, как хорош!
— Который из них? — Мавра усмехнулась. — Конь или ездок?
— Оба! — рассмеялась цесаревна.
Между тем всадник придержал лошадь, которая недовольно зафыркала и прижала уши, но повиновалась, описал широкий круг, подъехал к Елизавете и спешился. Та ласково погладила коня по морде. Жеребец всхрапнул и строптиво вздёрнул голову.
— Как конь, Алексей Григорьевич?
— Конь добрый, Ваше Высочество. — Розум улыбнулся. — Брыкливый только.
— Я хочу на нём покататься!
В тёмных глазах казака мелькнул испуг, и Мавра вмешалась.
— Ты собралась на него лезть прямо в этом наряде?
— Про наряд я не подумала. — Елизавета рассмеялась. — Тогда завтра.
— Ваше Высочество, — было видно, что Розум старательно подбирает слова, — я бы не советовал вам ездить на нём в дамском седле. Я чаю, он его за оскорбление сочтёт. Как бы не сбросил вас. А ещё лучше позвольте мне сперва немного его объездить.
— Решено! — Елизавета одарила гофмейстера ослепительной улыбкой. — Объезжайте. А как пост закончится, на первую же охоту я на нём поеду.
Она двинулась в сторону дворца, но тут же обернулась вновь.
— А имя у вашего подопечного есть?
— Покуда нет, Ваше Высочество. — Розум похлопал жеребца по шее и вдруг чему-то усмехнулся. — Но конюх Ермил зовёт его Люцифером и клянётся, что он есть враг человеческий.
– ---------------
[114] Готовиться к Причастию — поститься и читать специальные молитвы.
* * *
Вечерний эфир наполняло пение цикад. Отфыркиваясь, как большой пёс, Алёшка ухватился за отвесно уходящий в воду камень, подтянулся и вылез на берег. Хорошо! Он зажмурился от удовольствия и растянулся на тёплой ещё земле, дожидаясь, пока лёгкое движение ночного воздуха немного обсушит мокрое тело. Кожа тут же покрылась мурашками.
Дунул ветер, в верхушках ив тревожно зашелестело, и лягушачий хор, насторожённо смолкший при его приближении, вновь принялся распевать свои гимны.
Алёшка поёжился, чувствуя, что замерзает, и нехотя поднялся — надо возвращаться, пока совсем не закоченел. Натянув на мокрое тело штаны и рубашку, которая тут же облепила плечи и спину, он медленно побрёл в сторону темневшего за парком дворца. Ночь подступила
Алёшка вышел ко дворцу со стороны служб, окинул взглядом — ни в одном из окон не гулял огонёк свечи, должно быть, все обитатели уже спали. Он замешкался в тени деревьев, глаза невольно обратились к заветному оконцу, но нет — занавеси были плотно задёрнуты и чуть трепетали в потоках струившегося в комнату воздуха, а больше никакого шевеления за ними не наблюдалось. Вздохнув, Алёшка уже сделал шаг в сторону крыльца, когда краем глаза уловил лёгкое движение. Обернулся и тут же отступил назад, в непроглядную тень — из крайнего окна выглянул тёмный силуэт, замер, всматриваясь в густую черноту безлунной ночи и, перевалившись через подоконник, мягко спрыгнул в траву. На миг застыл, прислушиваясь, а затем, пригибаясь к земле, неслышно метнулся с открытого места под спасительную сень деревьев.
Несколько секунд Алёшка смотрел на ускользавшего прочь человека, а затем бросился следом.
Он догнал убегавшего в три прыжка, кажется, тот даже не успел понять, что его преследуют, и глухо вскрикнул, когда его с разгону ухватили его за шиворот. Незнакомец рванулся, послышался треск ткани, но Алёшка, высокий и плечистый, держал крепко.
— Кто таков? А ну говори! — Он рывком развернул подозрительного беглеца к себе и в два счёта, несмотря на сопротивление, выволок на открытое пространство.
Как ни мало небесной иллюминации было зажжено в эту ночь, узнал он его сразу. То был новый конюх, коего на днях зачем-то нанял здешний управляющий. Алёшка тогда подивился — холопов ему мало, что ли? Но встревать не стал, полагая, что Трифон Макарыч знает, что делает. Коли понадобился ему работник из вольных, его докука.
— Так. — Он ухватил свою добычу за грудки и тряхнул столь задорно, что конюх едва устоял на ногах. — Что в тереме делал? Отвечай живо! Не то в холодную сволоку! Воровал?
Предположение, что пойманный встречался с какой-нибудь сильфидой из дворовых девок, Алёшка отмёл сразу — окно, из которого выбрался убегавший, находилось на господской половине.
Мужик, а верно, что и парень — лет ему на вид было не больше двадцати пяти, — принялся вырываться так, что затрещала рубаха. Он молчал, а на лице застыло выражение безнадёжной, мрачной решимости.
— А ну уймись! — Алёшка слегка смазал его кулаком по уху — без злости, исключительно чтобы в ум привести. — Показывай, что в карманах! Зачем в терем лазал? Отвечай, когда спрашивают!
Человек, безмолвно, но отчаянно бившийся в его руках, попытался лягнуть под колено, и Алёшка обозлился.
— Ах ты сквернавец! Кнута захотел?!
И прицелился врезать уже по-настоящему.
— Алексей Григорьевич! Алёша! — раздалось сзади, и он от неожиданности едва не выпустил свой улов. — Отпусти его! Пожалуйста!
За спиной, закутавшись в шаль поверх шлафрока и прижав к груди стиснутые в кулачки руки, стояла Анна Маслова.
— Это Митя! Мой Митя. Тот самый, коему ты письмо отсылал. Он… он ко мне приходил! Не губи нас! — И она вдруг бросилась перед Алёшкой на колени.