Шалопаи
Шрифт:
И июньская пьянка вышла-таки ему боком. Вернувшийся из длительной командировки Поплагуев-старший получил повестку: явиться в товарищеский суд ЖЭКа для разбирательства по факту мелкого хулиганства со стороны гражданина Поплагуева Олега Михайловича. Унизительная повестка в товарищеский суд, да еще по факту мелкого хулиганства, крепко задела прокурорское самолюбие. Это ему-то, бравшемуся за дело не иначе как с перспективой смертной казни. Но окончательно вывел его из себя обнаруженный тулупчик с погонами – потрепанный, с впитавшимся запахом рвоты.
– Падаль ты
Алька недоверчиво хмыкнул. Но на сей раз отец сказал чистую правду. Берлин лейтенант Поплагуев действительно брал. После окончания войны по линии НКВД отвечал за вывоз трофейного имущества.
– Сгною в стройбате! – процедил Михаил Дмитриевич.
Дожидаться, когда отец исполнит свою угрозу, самолюбивый Алька не стал. Сам «забрился».
В райвоенкомате под выцветшим плакатом «Советский призывник – самый гуманный в мире» Поплагуева провожали друзья: Клыш и Граневич. До последней минуты Алька вертел головой, но не дождался. Гордая Наталья Павелецкая на проводы не явилась, – так и не простила измены.
Котьке Павлюченку после окончания вуза грозила всего-навсего годичная служба рядовым. Но и от этого секретарь крупнейшей комсомольской организации города собирался отлынить. Однако под угрозой принудительной женитьбы Павлюченок добровольно явился в военкомат и сообщил, что хочет отдаться Родине. Родина удивилась, но не погнушалась.
Увы, выполнение священного долга не спасло его от исполнения долга семейного. Карающая рука бдительной Фаины Африкановны настигла дезертира, и за неделю до дня явки был он оженен. Причем на всех свадебных фотографиях молодые оказались запечатлены втроем. Справа от ошалелого новобрачного улыбалась очаровательная Сонечка. Слева зятя цепко держала за плечо могучая мать невесты.
Котька Павлюченок не сразу догадался, в какое счастье ввалился.
В отличие от дочери, Фаина Африкановна новоиспеченного зятя не признала категорически. С самого начала, как только проклятый кобель лишил невинности ее младшенькую, разъяренная мать попыталась заставить дочь написать заявление об изнасиловании. И только неожиданное упрямство Сонечки да насмешки старшей – Светки вынудили Фаину Африкановну отступиться. Но оскорбления она не забыла. Собственно, Сонечка и на замужестве настояла, – впервые пойдя против воли матери. В одном она покорилась – пообещала, что жить молодые будут вместе с Фаиной Африкановной, которая не могла даже помыслить расстаться с любимицей. Котька, ютившийся с матерью в комнатёнке, не возражал.
В результате первая брачная ночь едва не оказалась для него последней.
Фаина Африкановна как раз перемахнула бальзаковский возраст. То есть еще далеко не была стара. Но то ли в силу затянувшегося одиночества, то ли – всё того же советского воспитания, при слове «секс» она вздрагивала, как при публичной нецензурной брани, а к тому, что предшествует деторождению, относилась подозрительно, как к занятию постыдному, хотя и необходимому, – что-то вроде мочеиспускания. В брачную ночь приспособилась
– В чем изнасилование-то? – перепивший накануне участковый изо всех сил пытался осмыслить написанное.
– Там все указано! – Фаина Африкановна насупилась. – Склонял к непристойному соитию мою дочь.
Она замолчала, гордая удачно ввёрнутым ученым словцом.
– В смысле, жену? – веселея, уточнил участковый. – И в чем выразилась непристойность?
– Он ей свою пакость в рот совал.
Участковый, извинившись, вышел. Вернулся в компании оперов. Глаза у всех предвкушающе блестели.
– Так и что, стало быть, делал? – торжествующе косясь на друзей, повторил вопрос участковый.
– Сказано же, пакость в рот засовывал. Вот такую пакость (Ф.А. развела руки) – живому человеку!
Оживление сделалось всеобщим.
– А она что, сопротивлялась? – задал вопрос наиболее нетерпеливый.
– Нет, покорилась, бедняжка, – со вздохом признала Фаина Африкановна. – Я ж ее, горлицу, в покорности вырастила. А после так чавкала, так хлюпала. Боялась, не захлебнется ли. Посадить его, извращенца, и все дела!
Посадить, к огорчению Фаины Африкановны, не удалось. Более того, после разговора с участковым Сонечка впервые в жизни наорала на мать. Обескураженная нежданной переменой в ласковой любимице Фаина Африкановна лишь хлопала большими, как у дочери, глазами:
– Господи, дочурка. Да как же ты так на маму можешь? Ты ж не Светка-оторва! Ведь единственно за тебя заступиться хотела. Все равно с кобелиной этим у нас жизни не будет.
Через неделю после свадьбы молодожён убыл к новому месту службы – в штаб войск ПВО Киевского округа.
На проводах Баюн как-то сноровисто надрался и слёзно просил остающихся приятелей приглядеть за женой. Последнее ему было обещано столь охотно, что Котька зарыдал – горько и прозорливо.
А спустя еще месяц семейство Литвиновых сыграло вторую свадьбу. Старшая, Светка, нечаянно забеременела и скоропостижно вышла замуж за вечного претендента – беззаветно влюбленного в неё Осипа Граневича. За небогатым свадебным столом был единственный истинно счастливый человек – новобрачный.
Свадьба, свидетелем на которой был, само собой, Данька Клыш, состоялась в субботу. А в понедельник Гранечка выехал на два дня в Кашин – навестить в пульманологическом санатории мать. Автобус по дороге сломался, и ближе к ночи на попутках молодой вернулся домой. Тихонько, предвкушая сюрприз, открыл дверь. И – сюрприз состоялся. Его не ждали, – супружеское ложе осквернялось со скрипом и стонами.
Светка при виде мужа, надо сказать, слегка смутилась.
– Чего вернулся? Забыл что, растяпа? – поинтересовалась она.