Шалость
Шрифт:
Они долго шли сводчатым коридором, пока не достигли винтовой лестницы. Отсюда начиналась путаница переходов. Эхо их шагов шло впереди. Они пересекли много комнат, то совершенно пустых, то загроможденных всевозможной рухлядью. Пахло заплесневелой пылью. Наконец очутились перед закрытой дверью. Капитан обернулся и сказал:
— Здесь!
Поднятый факел слабо освещал просторную комнату с расписным потолком. Стены были одеты позолоченной деревянной панелью, немного пострадавшей от отсутствия ухода, но все еще прекрасной и свидетельствующей о давней пышности замка. Широкая кушетка, обитая шелковой материей, стояла перед круглым столом, где находился приготовленный ужин и два высоких канделябра. Капитан зажег сальные свечи на одном из них и сделал то же самое с теми, которые были вделаны в стену. В то время как он был занят этим делом. Анна-Клод де Фреваль смотрела на него не отрываясь. Он был очень красив, а его движения дышали изяществом. Он казался еще молодым и значительно похудевшим со времени своего ночного посещения замка Эспиньоль. Она смотрела на него, и чем больше смотрела, тем глубже проникало в нее странное чувство. Этот человек, к которому она пришла, повинуясь таинственному влечению, этот человек всего-навсего был грабителем с большой дороги, разбойником, врагом закона. Он взламывал сундуки, грабил проезжих, предводительствовал в разбойничьих выходках. Его лицо бывало искажено ненавистью,
Вдруг он внезапно исчез. Она услышала, как в соседней комнате он ходит взад и вперед, передвигая мебель. Он позвал ее. Она хотела ответить, но непреодолимое оцепенение сковало ее тело, простертое в кресле, куда она упала, разбитая усталостью. Свинец, налитый во все ее члены, мешал ей пошевельнуться. Глаза ее сомкнулись сами собой. Она перестала видеть и слышать. И вдруг, словно пораженная пулею в сердце, запрокинула голову на спинку кресла и мгновенно погрузилась в сон.
Теперь он стоял рядом с ней и смотрел на нее в упор. Потом поднял ее на свои сильные руки и тихо отнес в соседнюю комнату. Там он сложил свою ношу на широкую постель и одну за другой начал снимать ее одежды: развязал жабо, расстегнул камзол и жилет. Показалось белье и обозначило обессиленное сном молодое тело. Тогда, приподняв тонкое полотно, он с любопытством и цинизмом стал рассматривать эту свежую, гибкую, полную чувственного желания наготу. Потом вернулся в прежнюю комнату, сел за стол, разрезал паштет, налил в большой стакан вина и принялся размышлять о состоянии своих дел.
Они шли недостаточно хорошо и не оставляли никаких иллюзий относительно ожидавшей его участи, особенно с тех пор, как убежище в замке От-Мотт было почти открыто. Недавнее посещение замка королевскими чиновниками являлось дурным и досадным предзнаменованием.
Так, очевидно, думал и г-н де Шаландр, решивший спешно отправиться в Голландию. Г-н де Шаландр долгое время в силу своей любезности предоставлял ему ценное и безопасное убежище в этом От-Мотт, куда капитан скрывался между двумя вылазками, в то время как его шайка рассеивалась в заранее выбранных окрестностях. Здесь же находила себе убежище и добыча, следствие удачного набега, которую потом г-н де Шаландр переправлял в Париж, где и сбывал ее всеми доступными ему способами, в то время как он, Бреж, брал на себя обязанность доставлять ее в замок. С этой целью, под ложными именами и часто меняющимся гримом, он принимал различные черты лица, необходимые для того, чтобы изменить свою наружность. То он был честным купцом, путешествующие своим торговым делам, то дворянином, завсегдатаем игорных притонов и любителем удовольствий. И хотя он достиг большого искусства в этих перевоплощениях, все же он видел, что его возможности приходят к концу. Кое-кто уже обратил внимание на его проделки, за ним уже следили, как предупредил его г-н де Шаландр во время последней встречи. Париж стал опасным местом как для того, так и для другого. Их сообщничество рисковало быть раскрытым. Г-н лейтенант полиции должен был кое о чем догадываться. Г-н де Шаландр, считая себя несколько скомпрометированным, счел благоразумным исчезнуть, — то, что должен был равным образом сделать и он сам, но Голландия его не привлекала, и он продолжал игру, рассчитывая на дерзость в выполнении своих планов и на легкость, с которой ему всегда удавалось водить за нос своих преследователей.
В настоящее время дела шли из рук вон плохо, вся страна была так терроризирована, что общественное мнение требовало применения самых строжайших мер, и губернатор провинции решил во что бы то ни стало положить конец тем выходкам, которые являлись весьма досадными для частных лиц и были самым настоящим вызовом власти короля. С этих пор его постепенно загоняли в кольцо, и ему приходилось прибегать ко всей своей хитрости и дерзости, чтобы продолжать дела. Быть может, ему многое еще удавалось, но сети уже были разложены вокруг, и понадобилось бы большое время, чтобы распутать петли и найти дорогу на свободу.
Правда, благодаря тому, что он прекрасно знал окрестности, а также обладал некоторыми недюжинными свойствами ума, ему случалось сбивать с толку драгун г-на де Шазо, но его шайка, находясь в состоянии постоянного преследования и вечно настороже, уже не имела возможности пополнять свои запасы путем выгодных нападений. К тому же началось дезертирство. Разве не исчез еще сегодня вечером «Пей до дна», оставив свой мушкет? Завтра же это сделает кто-нибудь другой. Быть может, благоразумнее всего было бы последовать примеру г-на де Шаландра, но эта Голландия наводила на него тоску, и он чувствовал, что будет искать убежища у себя на родине, удерживаемый необъяснимой силой, к которой примешиваются страсть к приключениям, соблазн легкой наживы и некоторая нерешительность, в которой он не может разобраться и которая мешает ему поступать согласно доводам рассудка. Уже не один раз эти мысли заставляли кружиться его голову. Чтобы их рассеять, он прибегал обычно к бутылке. Сегодня они вернулись к нему с особенной настойчивостью, и он прекрасно чувствовал всю необходимость принять какое-нибудь решение. Возможность попасть в руки драгун г-на де Шазо мало ему улыбалась. Он не испытывал никакого влечения к колесу и застенку. Итак, надо было что-то придумать… На некоторое, весьма короткое, время От-Мотт может ему служить достаточно надежным жильем. Маловероятно, что его станут искать именно здесь и что драгуны снова посетят замок, ибо трудно было бы предполагать, что у него хватит дерзости искать себе убежище в привычном месте, в особенности после того, как оно утратило для него всякое значение и тайну. Его будут искать всюду, но только не здесь, и у него найдется еще время выполнить один дерзкий замысел, который он задумал.
Он поднялся и направился было к двери комнаты, где спала девица де Фреваль, но вернулся и начал ходить из угла в угол. Иногда он останавливался и опрокидывал себе в горло стакан вина или водки.
У него было много любовниц, самых различных по возрасту, характеру и общественному положению; любовь являлась одним из самых пылких его влечений. Не был ли он обязан женщинам тем, что с ним сталось? Они предопределили все течение его жизни. Ради женщины поставил он когда-то на зеленое сукно свой первый луидор; ради женщины, которой ему хотелось обладать, в первый раз пролил он кровь. Ради женщин хотел он, чтобы его карманы всегда были полны золота и драгоценностей; ради них вел он картежную игру, занимался обманом, убивал; ради них подстерегал жертву на большой дороге, чтобы добыть
Новый стакан вина вызвал в его воображении другие образы. Он снова увидел себя корнетом королевского полка, красивым юношей, сыном всеми уважаемого отца и матери из знатного рода, уже несущим в своей слишком живой крови преждевременно вспыхнувший пламень страстей. Увидел свои первые любовные успехи, проказы пылкого и расточительного юноши-офицера, быстро вошедшего в долги, слишком щедрого и слишком любящего удовольствия. Увидел, как рано утром за гарнизонным валом он, с глазами, сверкающими огнем чести, встал на лужайке лицом к лицу с противником и одним смертельным ударом рапиры поверг его к своим ногам. После этого неприятного приключения ему надо было бежать, скрываться под вымышленным именем, жить на средства находчивости. Он узнал сначала стесненность в средствах, затем нищету и в один прекрасный день сделался комедиантом в группе Брюнетто. Перед его глазами снова встали балаганные подмостки, сальные свечи, любовь в пыли кулис, вся эта жизнь, полная случайностей, где мало-помалу теряешь свои утонченные манеры, свою совесть, когда недостаток денег ведет вас к недостойным поступкам. Именно в это время начал он искать в картежной игре недостающих ему средств. Ему приходилось так поступать, потому что любовница, которой он был предан со всею пылкостью юности и такой сумасшедшей любви, отличалась жадностью и расточительностью. Не должен ли был он Оспаривать у богатых обожателей эту женщину, которую он безумно любил, потому что находил в ней весь трепет страстей и все многообразие порока? О, какие она ему дала уроки и как прекрасно научился он им следовать! Сколько диких сил выпустила Она в нем на волю! Он снова переживал всю свою бессильную ярость, всю свою испепеляющую ревность, когда, случалось, она жертвовала им ради какого-нибудь богатого откупщика или сиятельного иностранца, чтобы потом снова заключить его, еще более ошеломленного, в свои коварные, продажные объятия. Он чувствовал, что при одном воспоминании об этом, при одном только произнесении имени этой всем, кто больше даст, доступной Манетты Бергатти кулаки его сжимаются от гнева, а зубы скрипят от ярости. Только для того, чтобы ее забыть, предавался он таким неистовствам ищущей любви, но всегда снова возвращался к ней и терпеливо выслушивал все, что сообщала она ему о своих мимолетных увлечениях, мерзостях и предательстве. Все эти исповеди он ценил на вес золота и сам бывал иногда свидетелем и даже участником ее измен. Не в обществе ли Манетты Бергатти познакомился он с г-ном де Шаландром, своим злым гением, вдохновителем и наставником, с этим чувственным и порочным Шаландром, который делил с ним золото, выигранное в ломбер, крал его долю из общей воровской добычи, который забавлялся его картежными неудачами, которому нравилось все, что доводит человека до самых низких ступеней падения, и который извлекает из подобного зрелища самые острые наслаждения?
Не по внушению ли этого г-на де Шаландра стал он пользоваться взиманием дани на больших дорогах, прибегать к вооруженному грабежу? Кто сблизил его с Куаффаром, который удалился от всех дел и ведет в настоящее время в Эспиньоле, у г-на де Вердло, дни, полные мирной тишины и деревенского покоя, с этим Куаффаром, помогавшим ему вербовать шайку и поддерживать необходимые сношения? Не шла ли десятая часть всех доходов, выплачиваемых ему г-ном де Шаландром в уплату за ночи Бергатти; этой женщине, о которой он помнил всегда, он, через руки которого прошло столько любовниц и к которому явилась неизвестно благодаря какой случайности, увлекаемая необъяснимым очарованием, охваченная каким-то странным колдовством, эта маленькая дерзкая девушка, полная отваги и мужества, которую он видел всего два раза и которая прискакала галопом через унылую равнину с пылающим сердцем и полным готовности телом для того, чтобы он, Жан Франсуа Дюкордаль, предводитель разбойников, человек, стоящий вне закона, преследуемый, как дикий зверь, мог насладиться ее свежей юностью и чувственной красотой?
Он перестал ходить и снова погрузился в свое раздумье. Необходимо разбудить это спящее дитя, одеть его, спуститься с ним в конюшню, оседлать лошадей и попытаться как можно скорее достигнуть Парижа. Только там можно чувствовать себя более или менее в безопасности, и оттуда легче всего пробраться в Голландию или швейцарские кантоны. Все это так, но, разбитая усталостью, скованная сном, она не сможет держаться на ногах. Тогда — оставить ее и бежать одному? При этой мысли перед ним снова встало видение юного тела, которое он только что рассматривал, нежной кожи, тонких черт… Этот призрак наполнил его внезапным жаром. Он испытывал по отношению к этому ребенку то же самое яростное желание, которое некогда, в своей властной и могущественной зрелости, внушала ему Бергатти. Тело молодой девушки странным образом заставляло его мечтать о теле этой женщины. Было между ними какое-то таинственное сходство, и Анна-Клод будила в нем ту же бешеную страсть, которая некогда сделала из него чувственного раба Бергатти. Нет, нет! Он не разбудит ее, он не покинет замка От-Мотт. Именно здесь вкусит он свежего плода юности, который послала ему в последний раз благосклонная судьба. И он провел теперь кончиком языка по своим губам, как будто уже вкусил наслаждение. С сладострастной улыбкой повернул он голову к полуоткрытой двери, а затем, отодвинув стаканы и бутылку, положил на их место свои часы и пистолеты, уселся поглубже в кресло, вытянул ноги и закрыл глаза.
IV
Она лежала совершенно обнаженной на широкой постели. Глубокое молчание наполняло обширную комнату. Пылающие факелы отражались в зеркалах и заставляли слабо светиться стертую позолоту деревянной обшивки стен. Было уже поздно, потому что свечи почти догорели. Сбившееся одеяло в беспорядке свисало с постели до самого пола, а одна из подушек скатилась к ножкам кресла, на котором были брошены серый жилет с красными отворотами, широкий коричневый плащ, различные части одежды и маленькая треуголка с золотой пряжкой. Одна из свечей затрещала. Анна-Клод сделала легкое движение. Она больше не чувствовала около себя тела, которое, после того как легло на нее своею грубой, раздирающей тяжестью, оставалось вытянутым рядом с ней. Она была одна на постели, в тишине этой огромной комнаты, измятая и обнаженная. Она не видела больше жадно склоненного над нею лица, в котором так страстно искала, сквозь свои опущенные ресницы, лика любви. Она лежала в одиночестве, покинутой и обнаженной. И все же она знала, вздрагивая всем своим телом, всем телом, на которое давило другое тело, что чьи-то руки схватили ее, ощупали, ласкали, с любопытством, с грубостью, с бешенством, с наслаждением. Объятия крепко сомкнули, свое кольцо, пальцы пробежали по всему телу.