Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов

Дик Филип Киндред

— Он ничего не сказал.

— Вот именно, — произнес Нитц.

Его голос потонул в звуках фортепьяно. Бет заиграла, и Туини, стоявший позади нее, наклонился вперед, чтобы разглядеть слова. Он уже вошел в фазу жесткой концентрации; музыка была для него делом серьезным. Что бы там Бет ни сочинила, он собирался отнестись к этому с полным вниманием. Ему была присуща грация, которую Мэри Энн не могла забыть или наблюдать равнодушно; он верил в то, что делал, и это только прибавляло ему стиля.

— Эта песня, — нараспев произнес Туини, — называется «Где мы, бывало,

сиживали» и рассказывает историю молодой женщины, которая гуляет по осенним полям и вспоминает места, где она бывала со своим возлюбленным, теперь погибшим в далекой стране. Это простая песня. — И, вздохнув глубоко и со значением, он спел эту простую песню.

— Он нечасто так делает, — пробормотал Нитц, когда песня заканчивалась. Бет принялась наигрывать арпеджио, а Туини, похоже, погрузился в размышления о тайне бытия. — Обычно его не заставишь спеть с листа новый материал… он любит сначала просмотреть его, хотя бы бегло.

— Вы почувствовали это, верно? — говорила Бет, обращаясь к Туини. Она стала играть еще громче и эмоциональнее. — Вы почувствовали все, что я хотела в ней сказать?

— Да, — согласился Туини, с полузакрытыми глазами покачиваясь в такт музыке.

— И вы раскрыли все это. Вы ее оживили.

— Это красивая песня, — сказал Туини; он был словно в трансе.

— Да, — прошептала Бет, — вы придали ей красоту. Почти пугающую красоту.

— «Белое Рождество» [120] , — сказал Нитц, — вот твой потолок. Тут тебе и хана.

Несколько кратких мгновений Туини удавалось сохранять самообладание. Затем чувства пересилили, и он отвернулся от пианино.

— Обыденное хамство, Пол, способно ранить, и очень сильно.

— Только если ты не толстокож.

— Это мой дом. Ты пришел ко мне в гости, по моему приглашению.

— Твой только последний этаж. — Нитц был бледен и напряжен; он уже не шутил.

120

«Белое Рождество»(«White Christmas») — популярная песня Ирвинга Берлина, впервые исполнена в 1941 г. Бингом Кросби.

Последовало молчание, все более взрывоопасное. Наконец Мэри Энн подошла к Туини и сказала:

— Нам всем пора.

— Нет, — ответил Туини, снова становясь радушным хозяином.

— Пол, — сказала она Нитцу, — пойдем.

— Как скажешь, — откликнулся Нитц.

Бет, сидевшая за пианино, пробежалась по клавишам.

— А нас вы не хотите подождать? Мы бы вас подвезли.

— Я имела в виду, — пояснила Мэри Энн, уже понимая безнадежность своей затеи, — что нам всем пора. Всем пятерым.

— Отличная идея, — согласилась Бет. — Боже, ничего лучше и представить себе нельзя.

Она не тронулась с места и продолжала играть. В углу, поджав под себя ноги, сидел и печально перебирал струны всеми забытый Чад Лемминг. Его никто не слышал — голос гитары терялся среди более мощных фортепьянных аккордов.

— Теперь уж ее отсюда не сдвинешь, — в каком–то

порыве сказал Кумбс Мэри Энн, — все, внедрилась и укоренилась.

— Закрой рот, Дэнни, — добродушно отозвалась Бет, начиная серию секвенций, переходящих в балладу Форе [121] . — Послушайте вот это, — сказала она Туини, — слыхали когда–нибудь? Это одна из моих любимых вещей.

121

Форе, Габриэль Урбен (1845–1924) — французский композитор и музыкальный педагог.

— Никогда не слышал, — сказал Туини. — А это тоже ваше?

Бет фонтанировала музыкой, искрила и брызгала: вслед за прелюдией Шопена тут же зазвучала первая часть сонаты си–бемоль Листа. Туини, попав в этот бурный поток, держался стойко, выжил и даже сумел улыбнуться, когда закончилась кода.

— Обожаю хорошую музыку, — объявил он, и Мэри Энн в замешательстве отвела взгляд. — Жаль, что не получается уделять ей больше времени.

— А знаете «Лесного царя» Шуберта? — спросила Бет, не переставая яростно бить по клавишам. — Как замечательно вы могли бы его интерпретировать!

Кумбс навел камеру и щелкнул их обоих за пианино. Туини как будто даже не заметил; он по–прежнему вдыхал музыку, теперь с закрытыми глазами, со сжатыми перед собой ладонями. Кумбс, смеясь, скинул на пол использованную лампочку для вспышки и вставил новую, которую достал из кожаного футляра на поясе.

— Боже, — сказал он Нитцу, — он совсем покинул нас.

— Это бывает, — отозвался Нитц. — Боюсь, для него это обычное дело.

Он придвинулся ближе к Мэри Энн и положил руку ей на плечо. От дружеского прикосновения ей стало чуть легче, но ненамного.

Внезапно Бет отпрыгнула от пианино. В экстазе она схватила Лемминга за руку и рывком подняла его на ноги.

— И ты с нами, — закричала она ему, остолбеневшему, в ухо, — давайте–ка, танцуют все!

Довольный тем, что его снова заметили, Лемминг принялся страстно играть. Бет поспешила обратно к пианино, где сбацала начальные аккорды шопеновского полонеза. Лемминг в исступлении пустился по комнате в пляс; бросив гитару на кушетку, он высоко подпрыгнул, хлопнул ладонями по потолку, приземлился, схватил Мэри Энн и закружил ее. Качаясь взад–вперед у пианино, Туини ревел:

«…И до конца времен…»

Мэри Энн было ужасно стыдно; она с трудом высвободилась из объятий Лемминга. Она ретировалась в безопасный угол и снова встала рядом с Полом Нитцем, поправляя жакет и приходя в себя.

— Сбрендили, — пробормотал Нитц, — унеслись в другое измерение.

Кумбс, хихикая, подкрался с камерой и втихаря запечатлел перекошенное лицо Бет. Очередная сгоревшая лампочка хрустнула под ногой Туини, а Кумбс метнулся дальше, туда, где выделывал коленца Лемминг. Всех снова ослепила вспышка. Когда к Мэри Энн вернулось зрение, она увидела, как Кумбс карабкается на пианино, чтобы сфотографировать их сверху.