Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов
Шрифт:
— Идите домой, — сказал Шиллинг, — и займитесь своими делами. Ей вы только помешаете. У нее и без вас забот хватает.
И он закрыл и запер дверь.
Посовещавшись с мистером Рейнольдсом, Дейв Гордон снова застучал по стеклу. Шиллинг уже дошел до прилавка, но вернулся и открыл. Дейв Гордон был очень смущен, а отец девушки покраснел от робости.
— Убирайтесь, — прикрикнул Шиллинг, — пошли вон!
Он хлопнул дверью и опустил жалюзи. Стук возобновился почти сразу же. Шиллинг прокричал сквозь стекло:
— Убирайтесь, или вы у меня оба окажетесь в каталажке!
Кто–то из них что–то промямлил; он не расслышал.
— Пошли вон! — рявкнул он и, открыв дверь,
— Видите, — сказал Дейв Гордон отцу девушки, — она уехала в Сан–Франциско. Она давно об этом думала. Я же говорил.
— Мы не хотим вас беспокоить, — не отступался Эд Рейнольдс, — мы просто хотим ее найти. Вы знаете, куда она поехала в Сан–Франциско?
— Она поехала не в Сан–Франциско, — сказал Шиллинг, прикрывая дверь.
Потом пошел к прилавку и опять взялся за работу. Не поднимая глаз, он сосредоточился на бланке заказа для «Декка». Дейв Гордон и Эд Рейнольдс тихо зашли за ним в темный магазин. Они остановились у прилавка и стали ждать, не говоря ни слова. Он продолжал работать.
Он чувствовал их присутствие. Они стояли и ждали, что он скажет им, где она. Они подождут еще немного, а потом пойдут в «Королек» и там узнают, где она поселилась. И тогда они пойдут в ее комнату; в комнату, из которой она глядит на неоновую вывеску. И все будет кончено.
— Оставьте ее в покое, — сказал он.
Ответа не последовало.
Шиллинг положил карандаш. Открыл ящик, вытащил оттуда сложенный листок и сунул его ожидавшим.
— Спасибо, — произнес Эд Рейнольдс, и они двинулись к выходу, — мы вам очень благодарны, мистер.
Когда они ушли, Шиллинг снова запер дверь и встал за прилавок. Они унесли с собой адрес оптового поставщика пластинок в Сан–Франциско, на Шестой улице в округе Мишин. Это все, что он мог для нее сделать. К десяти они вернутся, а потом пойдут в «Ленивый королек».
Больше он не мог сделать ничего. Он не мог пойти к ней сам и не мог оградить ее от других. В своей двадцатидолларовой комнатке, в какой–то миле от него или даже всего в нескольких кварталах, она сидела так же, как тогда в ресторане: руки на коленях, ноги вместе, голова наклонена чуть вниз и вперед. Он мог помочь ей только одним: не причинять новой боли. Он мог только удержаться и не навредить ей еще больше — и это все, что ему оставалось.
Если оставить ее в покое, она поправится. Если бы ее всегда оставляли в покое, ей бы и поправляться не пришлось. Ее научили бояться; она не сама придумала свои страхи, она не вызывала их, не поощряла, не просила расти. Может быть, она и не знала, откуда они явились. И уж точно не знала, как от них избавиться. Ей требовалась помощь, но все было совсем не так просто; одного желания помочь было недостаточно. Когда–то, может, и было бы, но не теперь. Прошло слишком много времени, и она была ранена слишком глубоко. Она не доверяла даже тем, кто был на ее стороне. Она не верила, что на ее стороне есть хоть кто–то. Она постепенно отсекла от себя всех и оказалась одна; шаг за шагом она загнала себя в угол и теперь сидела там, сложив руки на коленях. У нее не было выбора. Ей некуда было идти.
Он думал о том, что изменилось бы, если бы ее дед не умер; если бы у нее был другой отец; если бы она жила в большом городе, где нашелся бы хоть кто–то, кому она могла бы довериться. Каким человеком она стала бы тогда? Шиллингу не верилось, что она сильно отличалась бы от себя теперешней. Страх, наверное, был бы просто глубже похоронен, его прикрывали бы несколько слоев благодушной уверенности, так что никто даже не догадался бы, что там внутри. Он не мог убедить себя,
Возможно, кто–то и был за это в ответе — на каком–то временном отрезке, в какой–то точке земного шара. Но он сомневался в этом. Никто не заставлял ее сбиться с пути, да она и не сбивалась; она была не хуже других и куда лучше многих. Но все это было бессмысленно. Он готов был признать, что она во всем права, и она сама, в своей отчаянной паранойе, чувствовала, что это так; но это не помогало ей найти способ выжить. И это был не вопрос морали. Это был практический вопрос. Когда–нибудь, через сто лет, станет возможным мир, где ей найдется место. Но сейчас его нет. Ему казалось, что он может разглядеть черты этого мира. Она не будет там вполне одинока; она ведь не придумала его сама. Этот мир можно отчасти разделить с другими, там есть какое–то подобие общения. Но существа, населяющие его, не способны к полноценному контакту, пока еще нет. Ее связи с людьми были краткими и обрывочными — здесь ребенок, там негр; иногда какая–то мысль, которая едва успевала вызвать отклик, а затем сразу таяла. Он чувствовал все это, хотя бы отчасти, и это доказывало, что она не была больной, и дело было не в том, что ее просто неправильно понимают. А он был настолько старше, что у него не было шансов приблизиться к ней. Он любил ее, и не он один, но это не помогало. Самой добиться успеха — вот что ей было нужно.
Неопознанный тип на улице все пинал свое колесо, снова и снова наклонялся и смотрел на него. Шиллинг наблюдал, как мужчина обошел машину, еще раз нагнулся и, сев за руль, шумно стартовал. Спустила ли у него шина? Наехал ли он на бутылку или пивную банку? Или уронил и потерял что–то очень ценное? Мужчина уехал, и ему никогда этого не узнать. Что бы ни сделал этот человек, что бы он ни замыслил и ни воплотил, все это останется для него тайной.
Шиллинг открыл адресную книгу и нашел телефон «Ленивого королька». Он набрал номер и стал ждать.
— Алло, — мужской голос, голос негра, ответил ему в ухо. — Клуб «Ленивый королек».
Он попросил Пола Нитца, и тот, наконец, взял трубку.
— Кто это подходил к телефону? — спросил Шиллинг.
— Тафт Итон. Хозяин заведения. А кто говорит? — без особого интереса спросил Нитц. — Мне играть пора.
— Спроси его, где сейчас Мэри Энн, — сказал Шиллинг. — Это он нашел ей комнату.
— Какую комнату?
— Спроси его, — сказал Шиллинг и дал отбой. Чувствуя себя чуть лучше, он вернулся к работе.
Люди проходили за закрытой дверью. Он слышал их шаги по мостовой, но не поднимал глаз. Он отнес новые пластинки в будку для прослушивания, заточил карандаш, запечатал в конверт бланк заказа для «Декка» и принялся за «Капитол».
Тьму, повисшую над ней, вспорол свет из коридора. Она повернула голову и увидела, что дверь открыта. Она ее не запирала — не видела смысла. В тусклом свете виднелся силуэт мужчины.
— Быстро же ты, — сказала она.
Мужчина зашел в комнату. Но это был не Джозеф Шиллинг.