Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов

Дик Филип Киндред

— Может, в этом все дело.

— Иди к черту, — сказал Роджер.

Олсен пожал плечами.

— Вот это многих мужиков и губит. Люди без этого заболевают. То, что случается у тебя дома, не в счет.

— Я не согласен, — возразил Роджер. — Твой дом — твоя семья.

Олсен снова хитро усмехнулся.

— Ты так говоришь, потому что не знаешь, как бы тебе подъехать к какой–нибудь…

— Нет, — не соглашался Роджер. — Я говорю то, что думаю.

— Разве плохо было тебе тогда, два года назад?

— Лучше бы этого не было, — признался Роджер.

После того случая он чувствовал раскаяние и никогда больше так не поступал, даже не пытался. — В чем смысл того, чтобы жениться? А как насчет твоей жены? Тебе понравится, если она изменит?

— Это другое, — сказал Олсен.

— Ну конечно. Двойные стандарты.

— А почему бы и нет? Для мужика погулять — дело нормальное. Так же как для бабы — не гулять. Если бы моя сходила налево, я бы ее убил. Она это знает.

— Ты ей изменяешь? — спросил Роджер.

— При каждой удобной возможности. При любой.

При этом Олсен выглядел суровым неприступным праведником.

«Вот ведь паршиво как, — подумал Роджер и отпил пива. — Знаю, что это нехорошо. Но в этом случае совсем другое дело».

— Любовь важнее брака, — сказал он Олсену. — Люди ведь женятся по любви, разве не так?

— Иногда — да, — великодушно согласился тот.

— Значит, любовь — прежде всего. — Роджер назидательно поднял указательный палец, обращаясь к Олсену. Но тот с отсутствующим видом устремил взгляд куда–то вниз. — На первом месте всегда должна быть любовь. Брак вырастает из нее, сначала — любовь. В Китае женятся не по любви, там до свадьбы даже не видят друг друга. Это все равно, что скот разводить — разве нет? В этом и разница между человеком и животным: человек влюбляется, и если ты не идешь за любовью, то ведешь себя как животное, а для чего, черт возьми, ты живешь? Скажи мне? Только для того, чтобы работать, есть и размножаться?

— Понимаю, — сказал Олсен. — Но как узнать наверняка, что ты любишь? Может, тебе надо только немного покувыркаться с бабой. Это не одно и то же. Можно любить и не хотеть с ней спать — может, как раз это и есть настоящая любовь: тебе не надо тащить ее в постель, ты не хочешь ее запачкать. Если мужчина по–настоящему любит женщину, он ее чтит и уважает.

— В сексе нет ничего неуважительного, — возразил Роджер.

— Заниматься сексом — несправедливо по отношению к женщине. У нее девственность отнимают. Самое ценное, что у нее есть. Ты бы хотел, чтобы такое произошло с женщиной, которую ты любишь? Да если бы кто–нибудь позарился на твою любимую, ты бы его точно грохнул, отрезал бы ему, что надо. Я считаю, если по–настоящему любишь женщину, ты должен защищать ее. Женщине секс ничего не дает. Им это почти всем противно. Отдаются, только чтобы мужику сделать приятно.

— Чушь какую ты несешь, — сказал Роджер. — Женщины получают от этого такое же удовольствие, как и мужчины.

— Ну, это только дешевки, — ожесточаясь, отрезал Олсен. — Настоящая женщина, которую можно любить и которой гордишься, на которой и жениться готов, не будет получать удовольствие от этого, она тебе и

не даст, вот что я тебе скажу. Покажи мне бабу, которая готова лечь с тобой — и это будет шлюшка.

— Даже после женитьбы?

Олсен принялся ковырять волдырь на большом пальце.

— Это другое. Тут детишки должны быть. А на стороне сексом заниматься — грех. Спать друг с другом положено только, чтоб детей рожать.

— А я вроде слышал, ты делаешь это при любой удобной возможности.

Олсен бросил на него сердитый взгляд.

— Это не твое дело.

— В сексе нет ничего унижающего, — сказал Роджер. — Если только ты сам не видишь в нем это.

— У тебя есть сестра? — спросил Олсен. — Ответь мне: есть у тебя сестра?

— Ты говоришь, это грех, — продолжал Роджер, — а сам ходишь от жены налево. Ты точно запутался.

Поставив пиво на стол, Олсен сказал:

— Не надо мне грубить. Хоть ты и мой босс. Ты отличный парень и все такое, только не надо мне хамить, особенно если дело касается моей жены. Я не позволю тебе про мою жену болтать, хоть ты мне и друг и я тебя ценю.

— Извини.

Роджер протянул руку, и Олсен, чуть помедлив, пожал ее.

— Ты сам себе яму роешь, — проговорил Олсен, — когда так говоришь.

Он снова взялся за пиво и с угрюмым видом решительно сделал несколько больших глотков. Роджер тоже вернулся к своей кружке. После этого они почти не разговаривали. Когда они вернулись из бара в магазин, Олсен спустился в отдел техобслуживания, оставив Роджера одного.

Тот, пройдя в кабинет, сел в темноте и стал смотреть, как за закрытой парадной дверью проезжают машины и проходят люди.

«Вот беда–то», — думал он.

Была половина десятого. «Не очень поздно», — решил он. Надев пальто, он вышел из магазина, не попрощавшись с Олсеном, и направился к своей машине. Вскоре он ехал в сторону Сан–Фернандо.

Остановившись на заправке «Стэндард», Роджер стал искать в телефонном справочнике адрес. Там значились два Чарльза Боннера, но он помнил название улицы — слышал его от Вирджинии. Он вернулся в машину, доехал до дома Боннеров и остановился перед ним, не выключая двигатель и фары.

Дом ничем не отличался от тех, что стояли рядом — небольшой, недавно построенный одноэтажный калифорнийский дом в стиле ранчо, с большим гаражом, единственным перечным деревом во дворе и со слабо светившимся венецианским окном, задернутым шторами. Перед домом стоял красный «Форд–универсал». В тусклом свете уличных фонарей машина казалась серой.

«Сейчас или никогда», — сказал он себе.

Он вылез из машины, перешел улицу и, дойдя по дорожке до крыльца, позвонил в дверь.

Что–то брякнуло. На крыльце вспыхнул свет. Значит, не спят. Еще нет десяти. И потом, сегодня пятница. Ему завтра не надо на работу. А может, надо. Он запаниковал.

Стукнула защелка, и дверь распахнулась. На пороге стоял Чик Боннер — в рубашке, без обуви.

— А, Линдал, — сказал он. — Входите.

— Поздно уже, — замялся Роджер. — Я так, на секунду заскочил.