Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов
Шрифт:
— Наверное, я оставила ее в подвале, — сказала она. — Там, где большие телевизоры.
— Да–да, — только и нашелся, что сказать, Роджер — у него пропал дар речи.
Разгоряченное сияющее лицо, глядевшее на него через прилавок, отражало не меньшее замешательство. Темные глаза Лиз светились, она хотела что–то сказать, запнулась и без слов бросилась к лестнице. Ее длинная юбка шлейфом плыла сзади.
«Что мне делать?» — лихорадочно думал он. Между тем его руки продолжали разбирать бирки, скреплять их, сортировать.
Очень скоро она вернулась с сумочкой. Сумка была кожаная, новая, с ремешком, который она тут же перебросила через плечо. Видимо, она была рада, испытывала облегчение от того, что нашла ее.
— Какой был бы ужас, если бы я ее потеряла, — сказала она. — У меня там чего только нет.
У выхода она, запыхавшись, остановилась и обернулась.
— Уходите? — спросил он.
Она кивнула.
— До свидания, — попрощался тогда он. — Увидимся.
Не ответив, она пригнула голову, быстро вышла из магазина и устремилась прочь по тротуару.
Некоторое время спустя Роджер пришел в себя и задумался: «Ничего не знаю. Как понять? Расценивать это как какой–то сигнал? Делать из этого какие–то выводы? А может, я уже дошел до того, что во всем вижу какие–то знаки, потому что хочу их видеть. Еще немного, и я начну слышать голоса. В чем найти опору? Чему верить?»
За спиной у него зашипело переговорное устройство. Там в одной лампе периодически коротило и шипело каждый день. «Мне уже и в этом чудятся знаки, — подумал он. — А почему бы и нет? Какая разница — услышать что–то в шипении переговорного устройства или увидеть в том, что только что произошло у меня на глазах, прямо здесь, передо мной, в моем собственном магазине, где мне знаком каждый уголок и где все мое.
Глянь–ка, на что я повелся. Уцепился за какое–то шипение, всего лишь звук, такой тихий, что его едва слышно. На пороге слышимости. Фон какой–то».
Ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–фф.
«Туманно как–то очень. Нужно напрячься. Попробовать постичь.
Боже, — подумал он, — так ведь и надорваться можно. Угробить себя, вслушиваясь.
Ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–фф.
Как это изматывает. Нелегко. Нужно прилагать усилия. Иначе ничего не получится. Нужно хорошо потрудиться, и только со временем добьешься каких–то результатов. Нужно дуть, просеивать, веять, вдыхать в это свою жизнь и поддерживать ее.
Сначала ты это сам воображаешь. А потом лелеешь, пока оно не станет правдой».
Роджер подошел к переговорному устройству, нажал кнопку и спросил:
— Есть кто там, внизу?
Он ждал, но никто не отвечал.
Ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф–ф.
— За работу! — сказал он в переговорное устройство.
Его
— Кончай, принимайся за работу, — приказал он. — Оторви задницу от стула, слышь, ты.
«Это я сам с собой разговариваю», — напомнил он себе.
— Что ты там делаешь? — спросил он в переговорное устройство. — Сидишь, что ли, просто? Заснул?
«Уж ты–то крепко заснул», — сказал он себе.
— Отвечай, — потребовал он. — Я знаю, что ты там.
Я не один, думал он. Я это знаю.
— Ну же. — Он надавил на кнопку и резко повернул регулятор громкости до максимума. — Отвечай!
Пол завибрировал у него под ногами.
Это мой голос — подо мной. Из–под земли.
К прилавку подошел Пит, закончивший разговаривать по телефону.
— Эй! — окликнул он Роджера. — Ты чего это?
— С отделом техобслуживания разговариваю, — отмахнулся тот и оставил в покое кнопку переговорного устройства.
Устройство зашипело.
Вечером, после ужина, Вирджиния показала ему свитера, купленные во время похода по магазинам с Боннерами.
— Смотри. — Она держала их перед ним. — Неплохие, правда?
— Замечательные, — сказал он. — Хорошо съездили?
— Ты же знаешь, что мне нравится ходить по магазинам в Пасадене.
— Зачем Чик измерял фасад моего магазина?
— А он измерял? А, он, кажется, определял ширину витрины.
— Но зачем?
— Это ты у него спроси, — сказала Вирджиния.
Подумав, он признался:
— Я сильно удивился, когда увидел, как вы толпой вваливаетесь в магазин.
— Толпой?
— Ну да, считая собаку. Чья она?
— Уолтера и Джерри. Очень ласковая и воспитанная.
С места, где он сидел, ему не было видно лица Вирджинии. Он размышлял, стоит ли рассказать ей о том, что он заходил к Боннерам. Что будет хуже — рассказать или не рассказать?
И тут не знаешь. Ничего нельзя знать наверняка. Какие–то проблески в тумане. Может, так, а может, этак. Зацепки, намеки… Он сдается.
«А, может быть, это и к лучшему, — подумал он, — что по–настоящему ничего нельзя знать. Что остается только гадать. А это большая разница».
Подтверждения — вот чего не хватает. Без него они могут блуждать наугад до бесконечности. Или оно просто свалится на них с неба. Подтверждение для него — того, что он предполагал, или для Вирджинии — если она что–нибудь подозревала.
«Я подозреваю, что ты подозреваешь. А ты–то что подозреваешь, господи ты боже мой? Все ведь так смутно».
— А, забыла тебе сказать, — вспомнила Вирджиния. — Хотя тебя это, наверно, разозлит… — Она улыбнулась. — Лиз забыла сумочку в одном универмаге в центре города. Пришлось ехать обратно в Пасадену — едва успели до закрытия.