Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов
Шрифт:
Я вышла за него, когда мне было девятнадцать. Я тогда еще жила с родителями в Лос–Анджелесе. Он играл с моим отцом в карты, и отец, врач, подходил к комоду, выдвигал ящик, в котором хранил образцы лекарств разных фармацевтических фирм, и нагружал его всевозможными пилюлями, всем, что тому было нужно. Он нравился моему отцу. Они разговаривали о япошках и Рузвельте, о Советском Союзе и Фрейде, и о Джо Хилле [168] . Летом мы с ним поехали на север, в долину Салинас, посмотреть на фермы. Мы нашли славное хозяйство, где выращивали овощи и паслись коровы и овцы. Овец он ненавидит.
168
Джо
— Ты ненавидишь овец, — сказала Лиз вслух.
Роджер снова ответил что–то невнятное.
Где–то через год я забеременела. Сначала родился Джерри, потом Уолтер. Последним появился на свет Грегг. Он всегда был его любимцем. Мы прикупили еще земли и завели свиней, и у нас всегда были куры и утки. Выращивали люцерну. Он хорошо разбирается в сельском хозяйстве. Даже мелкую ферму сделал рентабельной. За четырнадцать лет она стала у нас полноценным предприятием. Сейчас Джерри тринадцать, а Уолтеру двенадцать. А Греггу — семь.
— Семь, — произнесла она. — Греггу ведь семь лет?
— Около того, — отозвался он.
Я срываю с наших деревьев абрикосы, персики и зеленые сливы «сатсума». Сушу абрикосы на лежащей вровень с землей деревянной двери подвала. Варю сливовое варенье, делаю виноградное желе. На пеньке за сараем отрубаю голову курице — та в панике хлопает крыльями, разбрасывая перья. На кухне у стола стоит Грегг и смотрит, как я вспарываю курице живот, чтобы выпотрошить ее. Я объясняю ему, для чего нужна каждая часть внутренностей. Показываю камешки во втором желудке. Разрешаю ему подержать в руках яйца, так и не вышедшие на белый свет. В гостиной спит малыш.
Люблю тебя, сказала она. Ты — мой. Где–то там стареют люди. Она чувствовала, как они старятся, слышала, как они скрипят, как трещат их кости. В домах, тех и этих, в посуде скапливалась пыль, пыль покрывала полы. Собака его не узнала: его не было слишком долго. Никто его не знал. Он ведь покидал этот мир.
Вот его руки обхватили ее за талию, он приподнял ее за спину, и она почувствовала, как сгибается. Он увлек ее выше, еще выше. Заслоняясь, она прикрыла глаза рукой. И захотела, чтобы он поцеловал ее. Именно тогда, сказала она. И ждала, давая ему войти в нее. Ты укроешь меня. Собой. Она взяла его за голову и повернула лицом к лицу, так чтобы можно было смотреть на него. Приблизилась так, что капли пота стали падать с его щек ей на лицо. Заставила его разжать губы, с готовностью поднесла к ним свои, зубы к зубам, держа его, а он двигался внутри ее. И прижала губы к его губам, поняв, что внутри ее снова, в третий раз, происходит это. Когда–нибудь раньше тебе удавалось так много раз подряд? С ней? Она длила поцелуй. Ты внутри меня, а я внутри тебя, сказала она, пробираясь языком ему в рот — как можно дальше. Я вошла в тебя настолько, насколько могу. Мы обменялись. И кто теперь я? Может быть, это я должна буду вернуться
Глава 18
В десять часов Вирджиния вздрогнула от стука в дверь. Отложив свою книгу рассказов, она подошла к окну и посмотрела на крыльцо. Там горел свет — она включила его для Роджера. На крыльце ждали двое: Чик Боннер в деловом костюме и мужчина постарше — высокий, худой, с большими ушами, в костюме и пальто. Спутник Чика курил сигару.
Открыв дверь, Вирджиния поздоровалась:
— Здравствуйте, Чик.
Чик сказал извиняющимся тоном:
— Вирджиния, простите, что так вторгаюсь к вам. Роджер мне так и не позвонил, и я подумал, может быть, забежать к вам с мистером Гилликом, чтобы Роджер с ним познакомился. Эрл, это миссис Линдал, жена человека, о котором я вам рассказывал.
— Рада познакомиться, — сказала она и пожала мистеру Гиллику руку.
Он как–то незаметно сбросил с себя пальто, и она увидела на лацкане слуховой аппарат.
— Входите, — пригласила она.
— Спасибо, — сказал Гиллик и вошел с Чиком в дом.
Гиллик был крепким здоровяком и этим походил на Чика. Окинув взглядом комнату, он произнес:
— Очень мило у вас тут, миссис Линдал. — И подмигнул ей. — Уж я–то в этом понимаю, ведь я строитель.
— Эрл — подрядчик, — пояснил Чик. — Мой старый знакомый. Это он построил новое здание пекарни.
И Чик, и мистер Гиллик были как–то очень возбуждены. Она поняла: они ждут, что из другой комнаты сейчас появится Роджер.
— Роджера нет дома, — сказала она.
У Чика вытянулось лицо.
— Пошел домой к одному будущему клиенту, — объяснила она.
— Понятно, — сказал Чик. — Ну что ж, я сам виноват, что не позвонил. Понадеялся, что, может, у него будет настроение посмотреть сегодня мои эскизы.
Он и Гиллик обменялись разочарованными взглядами. Оба не знали, как быть. Переминаясь с ноги на ногу, они снова взглянули друг на друга.
— Садитесь, — предложила она им. — Давайте пальто.
— Мы ненадолго, — сказал Гиллик, но позволил ей забрать свое массивное, пропахшее сигарами пальто.
Повесив пальто нежданных гостей, Вирджиния пояснила:
— Этот клиент только по вечерам бывает дома. — И добавила к своей выдумке еще несколько подробностей: — Роджер на прошлой неделе дал ему опробовать настольный «Ар–Си–Эй». Сегодня вечером он должен решить.
Значит, Чик, ты не дома, думала она. Разгуливаешь где–то.
— Что это вы, Чик, бродите в такой поздний час? — спросила она, садясь на ручку дивана.
— Мы с Чарльзом ходили на собрание… — ответил Гиллик и моргнул. — Ассоциации по этическим нормам торговцев скобяными изделиями Лос–Анджелеса. Хотели посмотреть, как они управились с Министерством юстиции.
— Они выступают против одной странной операции, — сказал Чик. — Один большой сетевой универмаг, «Кермане», пустил у себя в продажу алюминиевую посуду как сопутствующий товар. Скобянщики попытались бойкотировать своих оптовиков через Ассоциацию, но это может не пройти из–за… как это?., ограничения конкуренции или чего–то там такого.
— А какое это имеет отношение к хлебу? — спросила Вирджиния.
Тема была ей неинтересна, и она испытывала раздражение.
— Это решение по коммерческому вопросу, касающееся свободных рынков сбыта, — сказал Чик и пустился в пространные объяснения.
Гиллик, сидевший рядом, кивал.
Ты не дома, думала Вирджиния, ты не был дома весь вечер. Может быть, с самого ужина.
— Длинное получилось заседание, — заключил Гиллик. — Они все спорили и спорили. Я думал, никогда на закончат.