Шаляпин
Шрифт:
После лечения в Эмсе, которое ничего не дало, Шаляпины совершили большую поездку в автомобиле, побывали в Зальцбурге, оттуда направились в Югославию, затем в Будапешт, Чехословацкие Татры и, наконец, прибыли в Вену. Думалось, что поездка, смена впечатлений при полном отдыхе, пребывание в горах, о чем мечтал Федор Иванович, принесут облегчение. Но его не наступило. В Вене Шаляпин показался врачам.
Осмотрев больного, венский доктор сказал, что состояние его здоровья внушает большую тревогу, что у него крайне утомлено сердце, что он страдает эмфиземой легких. Ему нужно лечь в постель,
Шаляпины вернулись в Париж. Федор Иванович проводил время полулежа в глубоком кресле, вставал только к обеденному столу. По вечерам он приподнимался, чтобы сыграть партию в «беллот», нехитрую карточную игру, которой отдавался с азартом. Это было его давнее развлечение, он играл иногда даже не на деньги, но, если проигрывал, очень огорчался.
В феврале 1938 года появились признаки злокачественного малокровия, хотя сердце в то же время наладилось. Видный парижский профессор определил, что у больного — лейкемия — болезнь крови, редкая и неизлечимая. В скрытой форме болезнь подтачивала его уже давно, но не была прежде обнаружена.
Администратор и импресарио артиста И. Кашук, не разлучавшийся с ним на протяжении многих лет и проведший с ним последние месяцы, сопровождая его в поездках, писал в одной из парижских газет сразу после смерти Шаляпина:
«Знал ли сам Федор Иванович о неизбежной катастрофе? Уверен, что не знал. Если под влиянием сильных болей или большой слабости он иногда высказывал мысли о близкой смерти, то это была временная слабость. Вообще же он верил в свое выздоровление и жалел лишь о том, что отдаляется время этого выздоровления и отъезд в деревню под Парижем, на отдых…»
Уже делались для его успокоения приготовления к переезду в деревню (семья знала о состоянии больного и тщательно это скрывала), свозилась мебель в дом, арендованный на лето. Федор Иванович верил, что деревенский воздух воскресит его. В эти трудные и печальные дни его навещали друзья. Приходил Бунин, ежедневно, а то и дважды в день заходил Рахманинов. За пять дней до его смерти из Москвы позвонила дочь Ирина. Федор Иванович напряг все силы и старался говорить с нею нормальным голосом, так чтобы нельзя было догадаться о его самочувствии.
Последний день своей жизни он очень мучился. «За что я должен страдать? — говорил он. — Маша, я пропадаю». По рассказам окружающих, он в те минуты до жути был похож на Дон Кихота в сцене смерти. Его последние слова в бреду были: «Где я? В театре? Для того, чтобы петь, надо дышать, а у меня нет дыхания»…
12 апреля 1938 года он скончался.
Многие друзья, навещавшие Федора Ивановича в последние недели жизни, вспоминали, что он часто говорил о русском театре, тосковал по нему, спрашивал, почему оторван от него. Так он прощался с родиной, оставшись верным ее искусству.
Он умирал, как артист. Сергей Маковский писал:
«Шаляпин в жизни поневоле продолжал ощущать себя на сцене, не столько жил, сколько „играл себя“, и от наития данной минуты зависело, каким,в
Незадолго до обострения болезни был создан комитет по подготовке всемирного празднования пятидесятилетия его сценической деятельности, под председательством французского писателя Клода Фаррера. Шаляпин верил, что доживет до этого дня. Был убежден, что напишет новую, третью книгу о себе и своем искусстве, надеялся, что создаст академию певцов, где будет посвящать учеников в тайны своего мастерства. Верил и в то, что побывает на родине, в Москве, в Ленинграде, в Казани…
18 апреля 1938 года его хоронили. До этого дня дом в Париже на улице Эйлау, 22 был осажден толпами желающих проститься с великим русским артистом.
«Набальзамированное тело Шаляпина, одетое во фрак, было перенесено в столовую и положено под иконами в том самом месте, на которое он шутливо указал во время болезни: „Вот тут меня и положите!“ С первых же часов в квартиру Шаляпиных начали поступать телеграммы с выражением соболезнования и скорби со всех концов мира, на всех языках. По два раза в день семья служила панихиду. В квартиру началось настоящее паломничество: листы для подписей посетителей быстро заполнились. В них стояли фамилии министров, политических деятелей, артистов, художников, музыкантов, писателей и тысячи тысяч неизвестных русских людей, пришедших поклониться в последний раз Шаляпину», — писала Г. Гуляницкая.
И продолжала:
«Радио целыми днями транслировало арии и песни в его исполнении. „О, злая смерть, как мучишь ты жестоко…“ — неслось из приемников, и как невыразимо горько было слушать эти слова — почти те же слова, какие он произнес перед смертью. Знаменитая французская актриса Сесиль Сорель в день кончины Шаляпина вышла в антракте спектакля на авансцену и обратилась к зрителям: „Мы потеряли величайшего артиста нашей эпохи“, — сказала она и опустилась на колени, а все присутствующие по ее предложению почтили его память минутой молчания».
Грандиозная погребальная процессия направилась к русской церкви на улице Дарю. Толпы парижан — французов и русских — стояли на всем пути ее следования. Среди присутствовавших на похоронах можно было увидеть писателя И. Г. Эренбурга. У ограды церкви, куда проходили по специальным пропускам, снова толпы людей с обнаженными головами. Несмотря на холодную и дождливую погоду, люди не расходились. Совершавший молебствие митрополит Евлогий, который несколько лет спустя принял советское гражданство, сказал в единственной речи, произнесенной на похоронах: «За все то духовное наследие, которое он нам оставил, за прославление русского имени — за все это низкий поклон ему от всех нас и вечная молитвенная память».