Шаманский бубен луны
Шрифт:
Паз в виде усеченного лотоса ждал мзду. Ах да! Две копейки! Где ж взять? Ася зашлепала по карманам пропитанными пустотой. Автомат, как и блондинка, бездушен к уговорам.
Дед отворил дверь, сунула монету в паз.
— Чего это? — удивилась Ася.
— Звони быстрей. А то паутиной зарастешь.
Воткнула палец в отверстие на диске и вновь застыла в ступоре.
— А скорая? Это куда?
Дед громко выругался.
— Тебе в скорую чоль?
— Ага.
Дед суетно вернул монету.
— 03! Бесплатно.
Ответили сразу.
— Ноль три. Слушаем!
— Тут это… рожает…
— Фамилия,
Для Аси все вопросы на завал.
— … говорите громче, я вас не слышу, — напрягался голос на другом конце провода.
— Ну… — Ася тянула время, пугаясь, что голос сейчас разозлится и пропадет.
— Кто рожает-то? — Дед желтыми пальцами держал папироску, щурился от дыма.
— Сестра Лены Прокопович.
— Прокопович, говоришь… — задумался дед. Откусил кончик папироски, сплюнул. — Это Райка чоль? Так ей вроде рано еще.
— Так там это, кажется отец пов… — Ася не смогла выговорить это слово. Она никогда в жизни не скажет это слово. Это очень тяжелое, страшное слово, которое само по себе убийственно-опасное. Мать говорила, что сначала само слово пугает, потом произносишь-привыкаешь, а потом примеряешь-используешь.
— Чего гундосишь? Чего с Пашкой-то? — разозлился старик.
— Откуда я знаю! Их адрес знаете?
— Так тут рядом. Павлика Морозова 17, квартиру не помню. Если посчитать то…
Ася выкрикнула номер дома в телефонную трубку.
— Ждите, — пропел голос и перешел на вечное ту-ту-ту…
Ася даже боялась подумать, если скорая приедет не к той…
Уже стемнело. Промёрзшая насквозь Ася, сидела на крыльце своего дома и проклинала свою трусость — зайти в квартиру не хватало смелости. Враждебность матери сейчас казалась не по силам. Это так же сложно, как прийти в школу в очках, да еще в таких дебильных, какие ей выдали в аптеке: два кругляша в тонкой оправе с проволокой вместо дужек, как у пижона из Неуловимых мстителей. Тот пижон в кино смелый, решительный, он плевал на очки, желтый костюм в клеточку. Он герой, он сражался за правое дело и, если бы партия приказала станцевать в розовых трусах, он бы не задумываясь совершил этот подвиг. А Ася нет, она…добрых слов не подобрать. В последнее время обидные наезды матери уже не помещались в ней, выпирали колкостями, лихорадкой. С Асей, наверное, что-то не так: вместо того, чтобы как все нормальные люди, поговорить с матерью, она не находила себе места от тревог. Эх! была бы здесь Гульназ, она бы точно все разложила по полочкам.
От холода кеды задубели, превратились в колотушки. Ася процокала на третий этаж, прислушалась у двери. Вроде тихо. Заходя в квартиру, почувствовала запах свежей краски. Стала дышать ртом. Проверила обувную полку — нет, не покрашена — уселась, потянула кеды с пяток. Вздрогнула всем телом, когда услышала резкое «Ну!».
Вспыхнул свет. Мать стояла рядом с синей стеной, словно сигнализировала, что именно окрашено.
— Ну! — повторила мать. Такое отвратительное, гибельное «ну».
Первое что пришло на ум, это наговорить гадости «чего „ну“? не запрягла!», безусловно, в первую секунду получила бы удовольствие от своей смелости, а дальше стало бы стыдно, что не сдержалась. Мать потом обязательно отыграется на отце, заставит стыдиться за свою любимую дочь.
—
Ну не спроста же она затеяла свое бесконечное «ну». Словно хотела оставить Асю голодной или, наоборот, опоить отравой. Вот пьешь, пьешь и не умираешь. А она смотрит и не понимает, почему ты не подыхаешь «ну, же, ну, — горят пламенем ее глаза, — я тебе в чай полтонны яда вылила!»
Через какое-то время Ася четко поняла, чего от нее ждала мать. Она хотела, чтобы Ася заметила и осознала, что тот прекрасный олимпийский мишка, которого она в прошлом году нарисовала на стене, пропал под толстым слоем синей краски.
Это и правда обидно. До слез обидно. Мишка получился обалденный, характерный. Задорная улыбка, добрый прищур, — все в точности как у художника Виктора Чижикова — автора мишки.
Мать угадала, попала в самое сердце.
Дверь отворилась, ударила Асю по плечу. Ася не заметила, отошла в сторону лишь тогда, когда ее стали дверью отжимать к шкафу.
Отец сразу все понял. На лице появилось чувство вины. Он потянулся к карману, словно у него там был припрятан еще один олимпийский медведь, вытащил кошелек, протянул Асе двадцать копеек.
— Сходи за хлебом. Купи черный.
Ася выскочила на улицу. Сейчас на улице казалось безопаснее, чем дома.
В магазине на полке осталась последняя булка, да и то, наверное, потому что один бок был примят, словно хлеб катали, пинали, топтали. Заплатила, сразу начала откусывать со скошенного края. Она уже съела полбулки, а домой идти не хотелось. Может, отсидеться у Веры или сбежать к Гульназ. Поймала себя на мысли, что сегодня, наверное, в десятый раз вспомнила о бывшей жене брата. После ее ухода семейный уют превратился в труху, словно рухнул дом, который кропотливо и методично строили. Гульназ умела говорить безболезненную правду и принимала решения только с заботой о семье и близких.
В какой-то момент Ася вдруг увидела Веру с Сергеем. У него новая черная куртка, с металлическими молниями на рукаве и карманах. Видно, что импортная одежда придавала Сергею уверенность. Он держал руки в карманах, топорщил локти, чтобы песочная нашивка эмблемы «Союз-Аполлон» на рукаве максимально отсвечивала в слабом свете окон.
Из их разговора выпадали слова… я ему раз… а он мне… вот сюда в челюсть… — не больно? — фигня!.. — я ему по хребетнику…хлебальнику… маман утрясла…
Разговор прервал звук мотора. Уступая, они перешли с дороги на обочину, в траву. Когда машина проехала, воцарилась тишина, нарушаемая лишь шелестом опавшей листвы. Они уходили по траве в сторону тайги, откуда приветливо скрипели деревья, ухали совы, кричали зайцы. Почудилось, что в полумраке за деревьями стоят три женщины, очень-очень высокие, объёмные, в длинных хвойных платьях со звездами, и головами с заостренными кокошниками.
Вдоволь наплакавшись, Ася сунула остатки хлеба в карман, хвостиком косы стерла слезы с лица, шеи. Когда она поднималась на третий этаж, в чужих квартирах шумели телевизоры, хрустели голоса, тукали звуки, словно гномы рыли под домом выход к свету, добру, любви — для них это было сокровищем.
Ася грузила себя надеждой, что мать уже успокоилась, забылась, а может, и спит. Сунула ключ в замок. Сзади распахнулась дверь, выглянула соседка баба Нюра. Ася вздрогнула, уронила ключ. Нагнулась за ключом, выронила хлеб.