Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона
Шрифт:
Молодой конфуцианец закрыл лицо руками и попытался очистить сознание. Ему хотелось плакать. Как, ну как выполнить это задание? Затем юноша встал, посмотрел на юг: там, темным силуэтом на фоне огромной луны, стояла дочь Чарльза Суна. Она воздела руки к звездам, словно вознося какую-то древнюю молитву, а лунный свет омывал ее обнаженное тело.
Глава девятая
ТРИ ДОЧЕРИ ЧАРЛЬЗА СУНА
Средняя дочь Чарльза Суна — Та, Которая Любит Власть, —
— Но я делал все это для тебя и твоих сестер, — доказывал он.
— А разве не для сыновей, папочка? — огрызнулась она, удивившись собственной грубости, и заметила, как в слезящихся глаза отца вспыхнул злой огонек.
— Это в Америке тебя научили неуважению по отношению к родителям?
— Ты сам послал меня туда, отец! Я тебя не просила! — взвизгнула она.
Ее снова поразило непреодолимое желание быть вульгарной в общении с отцом. Но в то же время это доставляло ей удовольствие. Такое же чувство она испытывала на вчерашнем собрании, когда противопоставила себя руководству. Она вела свою собственную борьбу с теми силами, которые цепями опутали Китай: почтительностью к родителям, прогнившими древними традициями, религией и властью старших. Четыре власти — политическая, теократическая, клановая и супружеская — должны быть навсегда уничтожены в Поднебесной.
— Разве не заслужил я преданности со стороны собственной дочери? — спросил отец.
— Между преданностью и повиновением есть разница. Повинуются рабы, а преданность со стороны свободных мужчин и свободных женщин нужно заслужить.
Чарльз Сун часто кивал головой. Нет, не в знак согласия, а повинуясь ненавистной болезни Паркинсона. Из всех своих детей он боялся только этого ребенка. Старшую — Ту, Которая Любит Деньги, — он понимал. Еще с детских лет она испытывала неудержимую тягу к дорогам вещам. Та, Которая Любит Китай, была отрадой для его старого сердца. Но среднюю дочь, что стояла сейчас перед ним и глядела волком, уперев кулаки в бедра и широко, по-мужски, расставив ноги, он никогда не мог понять. Она не подпускала его к себе. Ни безграничное внимание, ни похвалы, ни подарки не помогли ему завоевать ее сердце, не говоря уж о доверии. Но с другой стороны, почему она должна доверять ему? Особенно после того, как однажды, войдя в отцовский кабинет, увидела на его письменном столе полуодетую куртизанку.
— Что эта шлюха делает в доме моей мамы? — возмущенно спросила она.
Разумеется, Чарльз не ответил. Он подумал, не рассказать ли ей о сомнительном прошлом ее матери, но сразу отказался от этой мысли. Злость дочери и без того болезненно резанула его по сердцу, не стоило навлекать на себя еще и ярость Инь Бао.
И вот теперь эта девочка расхаживала взад и вперед перед его письменным столом, оглашая воздух какими-то политическими лозунгами. Она требовала от него поддержать пролетариат
— Ты должен внести свой вклад в раскрепощение Китая, отец!
Интересно, подумалось ему, а известно ли ей, что именно его деньги способствовали падению маньчжурской династии? Неужели жертвами, которые он приносил, и опасностями, которым подвергался годами, он не заслужил ни капли ее благодарности?
— Отец, отдай свои газеты рабочим, которые их печатают!
Чарльз едва не рассмеялся, подумав о том, какая участь постигла бы тогда его газетную империю. Если бы он передал ее, например, в руки тому пьянице, который написал для него самую первую статью. Но, вспомнив о последнем свидании с этим беднягой, поежился.
— Используй власть, сосредоточенную в твоих руках, во благо народу и поторопись, прежде чем мы не заставили тебя сделать это.
«Ага, — подумал он, — вот оно. «Прежде чем мы тебя не заставили». И это слово — «власть». Единственное слово, которое звучит в ее устах органично».
Чарльз Сун улыбнулся. Уж кому как не ему знать, что такое быть бесправным и вытирать блевотину с полу в бостонской забегаловке. Его детям подобное чувство незнакомо. Точно так же, как и бурная радость, которую Чарльз испытал, когда в бар, распевая песни, ввалились одетые в оранжевое ирландцы, а он потом наблюдал за последовавшей дракой.
— Чему ты улыбаешься, отец? — спросила она.
И тогда он произнес фразу, которую дочь была не в состоянии понять:
— Я вспомнил о драке в Бостоне.
Бостон. Она понятия не имела, о чем он говорит, да ее это и не интересовало. Он был врагом. Врагом народа.
В ту ночь она нанесла врагу первый ощутимый удар. Дочь украла драгоценности матери, продала их, а деньги отдала человеку, которого мысленно называла Библиотекарем. Вскоре после этого она стала его любовницей.
Сейчас она подняла руки над головой и вытянула их к небу.
Ветер подхватил пригоршню песка пустыни Гоби и бросил в ее обнаженное тело.
А затем она оглянулась и увидела его. Он стоял и смотрел на нее.
Молодой конфуцианец.
Она повернулась и медленно пошла к нему.
В то же самое время в огромном складе, до отказа набитом всевозможными вещами и припасами, которые армия Гоминьдана реквизировала у частных лиц именем Республики, ее старшая сестра, мадам Чан Кайши, — Та, Которая Любит Деньги, — подняла взгляд от гроссбуха на генералиссимуса с тонкой осиной талией и спросила:
— Куда мы двинемся, когда падет Шанхай?
— Ты так уверена в том, что он падет?
Она взглянула на него так, будто он спросил, мокрая ли вода, и ответила:
— Да. А разве ты в этом не уверен?
— Мы отправимся на запад, — пролаял он, проигнорировав ее риторический вопрос.
Его вновь удивило то, какую власть сумела заполучить над ним эта домашняя на первый взгляд девушка. На протяжении многих лет он считался отъявленным ловеласом и покорил сердца многих красоток Южного Китая, и вот теперь оказался под каблуком у женщины с коровьей мордой.
Она взяла вазу, которая, по словам эксперта, относилась к периоду династии Мин, поднесла ее к свету и улыбнулась. Эта ваза ей нравилась. Ей вообще нравились стоящие вещи.
— Ты хочешь передислоцировать все наши силы в Нанкин? — спросила она.
— Нет, там сложно держать оборону. Мы расположимся западнее города.
— Чтобы снова напасть на коммунистов? — спросила она, не скрывая разочарования, ведь территории к западу от Нанкина были известны своей бедностью.
— Нет, коммунисты находятся севернее.