Шанхай. Любовь подонка

Чекунов Вадим

— Серьги?!

— Да.

— Но ведь у меня нет в ушах дырок. Я не смогу…

— Это то, что мы сделаем. Прямо сейчас поедем, тут недалеко. Быстро, и главное, совсем не больно, — заверил ее.

На всякий случай.

— Мой знак!

Она продолжала разглядывать пару крошечных золотых львов.

Я с важным видом кивнул.

— Спасибо… — Она явно была растеряна. — Но я не могу… Я не боли боюсь… Просто прокалывать уши — очень вредно. Там ведь много важных точек… Ты знаешь, наша традиционная медицина счита…

— Стоп, стоп! — выставил

я ладони. — Миллионы, сотни миллионов людей живут с проколотыми ушами и знать не хотят о вашей традиционной медицине.

Пожала плечами:

— Не все люди умны.

Я вдруг разозлился.

— Ну да. Все лаоваи дураки, а китайцы — кладезь мудрости.

Все еще держа коробочку в руках, поглядела на меня внимательно и серьезно.

— Прости, — смягчился я и погладил ее по руке. — Да черт с ними… Это всего лишь кусочки металла, они не стоят даже разговора. Давай выбросим, и всего делов. Вон и урна рядом…

Отдернула руку. Я подумал, из-за обиды.

Но она захлопнула коробочку и прижала к груди.

— Ты что!.. Я не отдам.

Я смирился.

— Ладно. Тогда сестре подари.

— Вот еще… Во-первых, она тоже серьги не носит. А во-вторых — это мой подарок.

Как и следовало от меня ожидать — дурацкий и бесполезный, подумал я, но вслух сказал другое:

— И тем не менее… Допивай кофе и поедем. Я вчера договорился с мастером, у нас время назначено. Не пропадать же…

— Ты что — себе хочешь уши проколоть? — обомлела она.

— Да. Отобрать у тебя подарок и носить самому.

Быстро спрятала серьги в сумочку.

— Ты была когда-нибудь в тату-салоне? — спросил ее, расплачиваясь с тихим и вышколенным официантом.

— Нет. Там опасно. И девушке нечего делать в таком месте.

— Папа говорил? — подмигнул я.

— Мама.

— Пришло время ослушаться, — заговорщицки произнес я. — Поехали.

— Я ничего там делать не буду!

Запаниковала, сжав в руках сумку.

— Посидишь со мной рядом.

— А что ты собрался…

— Твое имя. На руке…

Я уже тянул ее из-за стола, поглядывая на часы.

— Ты — чокнутый! — убежденно сказала она.

Салон ютился на небольшой улице неподалеку от Народной площади. Если бы не черная витрина с золотым драконом и десятком выцветших фотографий спин, животов и конечностей с рисунками — ничем бы не отличался от зажавших его по бокам парикмахерских.

Внутри был крохотный зал с парой раковин, низким столиком с каталогами, пожилым облезлым диван из кожзаменителя и парой табуреток. За полузадернутой шторкой — топчан и нечто вроде зубоврачебного аппарата. Тату-мастер, молодой неулыбчивый парень с разрисованными руками, выслушал мою идею — Ли Мэй переводила — скептически. С Ли Мэй он общался на шанхайхуа, я почти не понимал их.

Парень курил вонючую сигаретку и качал головой.

— В общем, он говорит… — замялась Ли Мэй. — Ну, он сказал, не нужно так делать.

— Почему?

— Сказал, что обязан предупредить — девять из десяти потом возвращаются, просят

изменить или убрать.

— После расставания? — усмехнулся я.

— Да, именно. Хотя все уверены, что это на всю жизнь.

— Видишь ли, Цветок, что-то должно оставаться на всю жизнь — или сами люди, или память о них.

— Но часто люди не хотят, чтобы память оставалась.

Это верно, подумал я. Это знакомо мне, как никому другому.

— И еще он говорит… Только ты не обижайся на него…

— Что лаоваев он не обслуживает? — предположил я.

— Перестань. Он говорит, что тебе не подходят выбранные иероглифы. Это будет… по-девчоночьи как-то.

Я задумался.

— Но мне хочется, чтобы у меня было твое имя. Есть что-нибудь звучащее как «мэй», но чтобы было «не по-девчоночьи»?

Ли Мэй забавно постучала себя пальцем по носу. Я уже был в курсе: это у нее признак работы мысли.

— Нет, это тебе не подойдет… Есть «красота»-мэй, есть «сестренка»-мэй [10] …

— Сестренка… вот и отлично! Ты же младше меня. Я буду следить за тобой, как Старший Брат!

Вряд ли она читала книгу Оруэлла, но вариант родства был отвергнут с негодованием. По ее словам, пессимистичное мэй-«нет» никуда не годилось, а мэй-«уголь» не понравился и мне самому.

— Что, и с фамилией дело обстоит так же? — растерянно спросил я.

Лицо Ли Мэй просветлело, она быстро переговорила с мастером. Тот, оглядев меня, кивнул одобрительно.

10

В китайском языке ударение музыкальное, или тоническое: один и тот же слог произносится в разных тонах (в нормативном путунхуа их четыре), и это всегда разные по значению слова.

— Вот! Раз уж тебя не отговорить все равно, то можно взять иероглиф «ли» со значением «сила». Мастер считает, тебе это подойдет.

Я вспомнил незамысловатый иероглиф из двух росчерков —.

— Годится.

Мастер кивнул на кушетку и полез за перчатками.

Неотрывно и с опаской разглядывая процесс, Ли Мэй прислушивалась к жужжанию машинки и покачивала головой.

— Теперь тебе точно придется носить рубашки. С длинным рукавом, — сказала она, разглядывая мое предплечье.

— Вот еще. И не подумаю!

Я смотрел на растущие линии иероглифа.

— Силу не прячут. Как и любовь. Ими — гордятся.

— Что скажут у тебя на работе?

— Плевать. А что скажешь ты?

Кротко вздохнула.

— Уже сказала. Ты — чокнутый. Но я люблю тебя.

Когда мы вышли из салона, Шанхай уже расцветал вечерними огнями. Горели витрины, мигали светофоры. Красиво подсвеченные, стояли высотки, спокойно и величественно обозначая себя в теплой синеве беззвездного неба.

Держась за руки, мы ринулись в сторону вечернего зарева над Народной площадью, чтобы нырнуть в безумный водоворот из машин и людей…