Шанхай. Любовь подонка
Шрифт:
— Инн, прости, я просто до сих пор не верю, что это — ты.
— Ну, я же ведь сказала: это — я.
— Вижу.
Одновременно рассмеялись. Полегчало.
— Ну, все, меня ждут.
— Конечно, иди.
— Ты знаешь адрес?
— Да, ты ж писала. Мой номер не потеряла? Позвони сразу, как освободишься. Я приеду.
Снова сухой и быстрый поцелуй.
— Сразу.
— Буду ждать.
Заторопилась к коллегам.
Проводил ее взглядом.
Заставил себя сойти с места.
Бесцельно прошелся вдоль череды встречающих.
Обратно в город решил не спешить.
Выпил
Радостный холодок ожидания, поначалу заняв привычное место под сердцем, теперь истончался, таял, терялся, подавляемый столпотворением мыслей в ошалевшей голове. Разум призывал вернуться в реальный мир, где давно нет никакой Инки, требовал этого — властно, настойчиво и в то же время беспомощно: так сосед-алкоголик пытается выудить из нового жильца в коммуналке пару сотен «до завтра».
Мысли, как всегда, когда про жизнь и про Инку, были хаотичны, непослушны, нелепы. Теснились, толкались, кричали в голос, напирали все разом, точно бегущие к лифту китайцы. Терялись, разбредались и притихали удрученно.
Я к этому давно привык. Собственный ум мне часто напоминает заплутавшего в новостройках пьяного человека, когда тот в вялом недоумении шатается по дворам, пытаясь отыскать выход к проспекту, к метро, наивно полагая, что уж там-то все станет понятно и просто, и еще не догадывается, что возле песочницы он упадет и уснет, вздохнув и обмочившись… А если и доберется до метро, то непременно сядет в неправильный поезд и проснется на конечной — в другой стороне от дома, под бездушный и твердый тычок милицейской дубинки…
Сердцем жить — интереснее.
Только бы оно не болело так часто.
Вышел из терминала в теплый, пропахший пылью и бензином шанхайский полдень. Ветер мел по асфальту окурки. Крыша аэропорта выступала далеко вперед, только слева, возле торца здания, можно было увидеть кусочек блеклого неба.
Вечером обещали дождь.
Сел в автобус-челнок, идущий от аэропорта до моего района. Пытаясь отвлечь себя, начал думать о всякой ерунде. Вот почему, например, номера автобусов, везущих пассажиров в город из огромного, двухтерминального аэропорта, написаны по-китайски… Еще можно догадаться насчет первых трех — одна черточка, две и три, но уже четвертый номер, не зная иероглифов, просто так не найдешь. Как и пятый, и шестой… В городе у рейсовых автобусов — нормальные номера, арабскими цифрами. А в международном аэропорту — «только для своих». С другой стороны, лаовая обычно встречают и везут, а иначе пусть он едет на такси или «маглевом» — раскошеливается, пополняет казну.
В полупустом прохладном автобусе я сидел у окна, разглядывая хмурое небо — то и дело ввысь устремлялись самолеты, на время, зависая в воздухе, словно серая мгла удерживала их, утяжеляла и тянула к земле. Смотрел на бесконечную полосу эстакады «маглева», тянувшуюся рядом с шоссе. Белой стрелой пронесся сам поезд, мелькнул и скрылся. Кругом — одинаковый во всех направлениях от Шанхая пейзаж: кусты, пустыри, небольшие строения, автозаправки, кучи земли
Мы еще не переехали мост, за которым начинается собственно город, как вдруг неожиданно потемнело. Длинные тучи, совсем недавно плывшие у горизонта, темной когтистой лапой охватили все небо. Внутри них — провисающих набухшим чревом к земле — посверкивало, вспыхивало и знатно грохотало, наверное, но за гулом автобуса я этого не слышал.
Дождь ударил разом, хлестнул в окна. Пейзаж за окном потек, смазался и исчез за косыми потоками воды.
Автобус сбавил скорость. Я вдруг почувствовал, что ужасно устал. Неудобная поза — колени упираются в спинку кресла — ко сну не располагала, но голова отяжелела и…
Проспал я минут пять, не больше. Проснулся с тревожным ощущением, будто сделал нелепую, ненужную и непоправимую ошибку. Промелькнули, словно темные птичьи крылья, неясные образы. Испугали.
Что мне снилось, вспомнить не мог. «Это все нервы, — успокаивал себя, — надо расслабиться, все будет хорошо».
Автобус передвигался в потоке транспорта рывками.
Дождь утих, стало светлее, но все равно с небес лилось прилично. К дождю прибавились водопады с верхних уровней эстакад.
Я вышел наобум, на одной из остановок. Втянув голову в плечи, побежал через дорогу между машинами, стремительно намокая на бегу. Над головой глухо рокотал, перекатывался гром. Колеса машин поднимали веера брызг. Кроссовки моментально промокли.
Забежал в шандянь.
Средство успокоения я выбрал без труда. Ни в коем случае не пиво — оно расслабляет мужчину. Для вина ситуация тоже не подходила.
Маленький, на сто тридцать граммов всего, керамический кувшинчик с байцзю, заткнутый пластмассовой пробкой. Сверху — красная ленточка, будто отрезанная от пионерского галстука.
Жахнул прямо на ступеньках магазина, под матерчатым козырьком. Прислушался к шуму дождя, наслаждаясь потекшим по жилам теплом.
Беспокойство ушло. Сердце, сжавшееся было в комок, отпустило.
Наверное, их уже расселили по номерам… Я порылся в кармане, убедился, что бумажка с адресом гостиницы не потерялась. Скоро Инка должна позвонить. Вытащил телефон и посмотрел, включен ли.
Два непрочитанных сообщения, оба — от Ли Мэй.
«Скучаю по тебе. Хочу увидеть тебя. И не только».
«Ну и погода! Где ты? Не забудь зонтик. Напиши мне, как только освободишься. Или позвони».
Кольнуло приступом тоски и боли, отвращения к себе и подавленного ужаса от совершенного.
Я не мог решиться ответить. Даже просто соврать что-то — не мог.
Дождь продолжался. В магазин заходили, стряхивая с зонтов воду, люди. Удивленно смотрели на меня. Должно быть, я говорил что-то вслух. Или шептал.
«Прости, прости меня, милая… Милая девочка моя, прости меня… Не знаю, смогла бы ты понять… ты совсем еще молодая, маленькая… ты умница, но ведь я знаю ее почти столько же, сколько тебе сейчас лет… Я люблю тебя, только тебя одну… я не знаю и не понимаю сам, зачем я все это делаю… Ну, хочешь… не поздно еще — я выключу телефон, и она не сможет мне позвонить… сменю номер, и только ты будешь знать его…»