Шантарам
Шрифт:
— Я был с детства увлечен историей Неда Келли, и не я один. Многие художники, писатели, музыканты и актеры так или иначе разрабатывали эту тему. Он поселился у нас в душе, в сознании австралийцев. Он был для нас кем-то вроде Че Гевары или Эмилиано Сапаты. Когда мозг у меня был затуманен героином, в нем бродили фантазии, в которых моя жизнь смешивалась с жизнью Неда. Но на самом деле между нами была существенная разница. Он был вором и стал революционером, я был революционером, а стал вором. Всякий раз, когда я шел на дело, я был уверен, что напорюсь на копов и они убьют меня. Я надеялся
Она обняла меня за плечи, а другой рукой взяла за подбородок и повернула лицом к себе. Она улыбалась.
— А какие в Австралии женщины? — спросила она, проведя рукой по моим волосам.
Я засмеялся, и она пихнула меня в бок.
— Ну скажи! Мне интересно.
— Ну, какие… Красивые, — ответил я, глядя в ее прекрасное лицо. — В Австралии очень много красивых женщин. Они любят поболтать, любят сборища и свободную жизнь. И они очень откровенны, терпеть не могут всякую брехню. Никто не умеет так укоротить тебе хвост, как австралийская женщина.
— Укоротить хвост?
— Сбить с тебя спесь, вернуть тебя на землю, если ты раздуваешься оттого, что тебе переполняют фантазии относительно себя самого. И когда они втыкают в тебя булавку, выпуская лишний пар, можешь быть уверен, что напросился на это.
Карла легла на спину, сложив руки под головой.
— Я думаю, в Австралии шальной народ. Мне очень хотелось бы побывать там.
И все могло бы всегда быть так же прекрасно, так же легко и безоблачно, как в те дни и ночи любви в Гоа. Мы могли бы построить свою жизнь из звезд, моря и песка. Мне надо было внимательнее слушать ее, — она почти ничего не рассказывала о себе, однако в ее словах содержались намеки, предупредительные сигналы, такие же ясные, как созвездия у нас над головой. Но я не прислушивался к ним. Когда мы любим женщину, то часто не вникаем в то, что она говорит, а просто упиваемся тем, как она это делает. Я любил ее глаза, но не сумел прочитать то, что в них было написано. Я любил ее голос, но не расслышал в нем страха и страдания.
И вот наступила последняя ночь и последнее утро. Я проснулся на рассвете, чтобы собраться в обратный путь. Карла стояла в дверях, глядя на бескрайнюю мерцающую жемчужину моря.
— Не уезжай, — сказала она, когда я положил руки ей на плечи и поцеловал ее в шею.
— Что-что? — рассмеялся я.
— Не возвращайся в Бомбей.
— Почему?
— Я не хочу, чтобы ты возвращался туда.
— Что это значит?
— Только то и значит, что я сказала: я не хочу, чтобы ты уезжал.
Я засмеялся, полагая, что она шутит.
— О’кей, — улыбнулся я, ожидая продолжения шутки. — И почему же ты не хочешь, чтобы я уезжал?
— А что, обязательно должна быть какая-то конкретная причина?
— Ну… в общем, да.
— На самом деле у меня есть причины, но я тебе не скажу.
— Почему?
— Потому что я считаю, что в этом нет необходимости.
Она говорила с такой горячностью и неожиданной непреклонностью, что я был слишком удивлен, чтобы возмущаться.
— Подожди, — пытался я урезонить ее. — Давай спокойно разберемся. Мне действительно надо вернуться в Бомбей. Почему бы тебе не вернуться тоже, и мы будем вместе на веки вечные.
— Я не вернусь в Бомбей, — отрезала она.
— Но почему, черт побери?
— Я не могу. И не хочу. И не хочу, чтобы ты возвращался.
— Ну ладно, тогда давай так. Я поеду в Бомбей, чтобы сделать то, что я должен сделать, а ты подождешь меня здесь. Когда я закончу дела, я приеду к тебе.
— Я не хочу, чтобы ты ездил туда, — повторила она монотонно.
— Карла, ну, будь разумной. Мне надо ехать.
— Нет, не надо.
Я нахмурился.
— Надо, Карла. Я обещал Улле, что вернусь через десять дней. У нее какие-то проблемы, ты же знаешь.
— Ничего с Уллой не случится. Она справится со своими проблемами сама, — бросила она, не глядя на меня.
— Ты что, ревнуешь меня к Улле? — пошутил я и хотел погладить ее волосы, но она резко повернулась ко мне, меча молнии из глаз.
— Не говори глупостей! Я люблю Уллу, но, повторяю, ничего с ней не случится.
— Успокойся… И вообще я не понимаю, что за дела? Ты же с самого начала знала, что мне надо будет вернуться, мы говорили об этом. Я собираюсь заняться паспортным бизнесом. Ты знаешь, как это важно для меня.
— Я достану тебе паспорт. Я достану тебе пять паспортов!
Тут уже во мне проснулось упрямство.
— Мне не надо, чтобы ты доставала мне паспорт. Я хочу научиться изготавливать их самостоятельно. Я хочу как следует изучить это дело — как подправлять паспорта, как подделывать. Если я научусь этому, я буду свободен. Я хочу быть свободным, Карла. Свободным.
— Почему ты думаешь, что у тебя должно быть не так, как у других?
— Что ты имеешь в виду?
— Никто никогда не получает того, что хочет, — ответила она. — Никто.
На смену ее ярости пришло нечто худшее, чего я в ней никогда не видел: глубокая печаль человека, смирившегося с поражением. Я понимал, что мужчина не имеет права пробуждать подобное чувство в женщине, тем более такой, как она, и знал, что рано или поздно мне придется заплатить за это.
Я проговорил медленно и мягко, пытаясь убедить ее:
— Я временно устроил Уллу у своего друга Абдуллы, который присматривает за ней. Но он не может присматривать за ней вечно. Мне надо найти для нее другое пристанище.
— Если ты уедешь и вернешься сюда, то не застанешь меня, — заявила она, прислонившись к дверному косяку.
— Как это понимать? Это что, угроза, ультиматум?
— Понимай это, как хочешь, — ответила она обреченно, словно вернувшись из счастливого сна к действительности. — Прими это как факт. Если ты уедешь в Бомбей, между нами все кончено. Я не поеду с тобой и не буду ждать тебя. Выбирай сам. Оставайся со мной здесь, сейчас — или, если уедешь, мы прощаемся навсегда.