Шантаж чудовища

Ле Карр Джорджия

— Ты можешь приехать? — шепчет мама совершенно опустошенно.

— Да, я выезжаю сию минуту, мама.

— Спасибо тебе. — Она вешает трубку.

— Челси?

Его голос звучит настолько отдаленно, бабушка умерла, вся моя жизнь здесь кажется какой-то нереальной.

— Челси? — Его голос звучит ближе, но я не оборачиваюсь к нему, по-прежнему смотря в окно.

Он так быстро разворачивает меня к себе на сто восемьдесят градусов, что у меня даже кружится голова. Я упираюсь взглядом в красивое лицо Торна с прямыми бровями, глаза, в которых видно раздражение.

Мои колени само собой подгибаются, и его руки тут же подхватывают меня за талию. Он держит крепко. Я настолько размякла, что даже не могу сопротивляться. Все мое тело бьет дрожь, но слез нет. Слезы даже не успели появиться на глазах. Я чувствую себя такой опустошенной и онемевшей.

Не знаю почему, но особой любви к бабушке я не испытываю, не испытывала вот и все.

Торн даже не собирается спрашивает меня, что случилось. Не знаю, что ему ответить, если он спросит. Он всего лишь держит меня в своих объятиях, поглаживает по спине и нежно покачивает, успокаивая. А мне больше ничего и не нужно. Он олицетворяет собой все, что мне необходимо в данный момент, чтобы избавиться от ужасных воспоминаний.

И я лелею надежду, что он никогда не отпустит меня.

32.

Челси

Tорн везет меня в квартиру матери, ни разу не спросив, как это случилось, как только я сообщаю ему о смерти бабушки. Поначалу я нервничаю как он отреагирует на встречу с моей мамой, но любые мои опасения тут же развиваются.

Мать выглядит рассеянной и потерянной. Она очень вежливо разговаривает с Торном, и когда мы собираемся уходить, она просит меня остаться с ней на ночь. Я чувствую, что Торн не хочет оставлять меня с ней одну, но я не могу отказать матери. Особенно сегодня, когда вижу, что она сама не своя.

Торн остается с нами на ужин.

Он заказывает еду в одном из лучших ресторанов, но ни у мамы, ни у меня нет особого аппетита, чтобы оценить все эти блюда. После ужина Торн уходит, но приставляет к нашему дому пару своих охранников. Мне кажется это очень странным, учитывая район, с котором живет моя мать, но он настаивает, чтобы они находились рядом для моей же безопасности.

Стоя на балконе, я наблюдаю, как он садится в машину. Он поднимает голову вверх и машет мне рукой, я машу ему в ответ. Я понимаю, что люблю его, но сейчас в моем сердце пустота. Вернувшись в комнату, я вижу, как мама прикуривает уже сотую сигарету за день.

— Итак, ты влюблена, — говорит она, выпуская дым.

Ее невозможно обмануть, поэтому я молча киваю.

Слеза скатывается по маминому лицу.

Я подхожу к ней и присаживаюсь рядом на стул.

— Прости меня.

— Да, — хрипло говорит она и поднимается со стула.

Я поднимаю на нее глаза. Я так и не поняла, почему моя родная мать испытывает такое отвращение ко мне. Она подходит к дивану, на котором я раньше сидела, и опускается на него. Тогда я пересаживаюсь на стул, который она только что освободила. Она же сама хотела, чтобы я осталась. Просила, но я ей оказываюсь опять

не нужна.

— Хочешь бокал вина? — спрашивает она.

— Да. — Я иду на кухню и наливаю нам два бокала вина. Мы пьем в полной тишине. Потом мама наливает нам еще. Я не привыкла много пить, поэтому через какое-то время чувствую себя захмелевшей. Чувствовать себя немного пьяной с матерью — для меня странный опыт. Слишком много я не знаю о ней и не понимаю.

— Ты знала, что нэн каждый вечер заставляла меня выпивать стакан молока, хотя знала, что я его ненавижу, но она говорила, что тебе оно нравилось?

Мама морщится от моих слов.

— Я ненавижу молоко. И всегда ненавидела свой дом.

Я в шоке смотрю на нее. У меня голова идет кругом от ее слов.

— Что?

Она поднимает свой бокал.

— За твою бабушку, которая обладала странным чувством юмора.

Я поднимаюсь на ноги, комната начинает кружится.

— Мне лучше лечь в постель, мама.

— Да, иди поспи, — говорит она, наливая себе очередной бокал вина.

Похороны бабушки проходят на следующий день в местной церкви. Я не предполагала, что у нэн есть такое количество друзей. Все они заполняют церковь такие же седовласые в длинных черных пальто, на лицах скорбь.

Мама постоянно плачет. Мне больно смотреть, как она с трудом слушает надгробную речь. Церемония небольшая и не пафосная. Дедушка сидит с противоположной стороны у купели, я же специально присаживаюсь поближе к выходу. Я всегда так делала. Меня всегда согревала мысль, что выход для спасения где-то рядом, это всегда мне помогало в трудные моменты.

Торн сидит рядом со мной, время от времени он посматривает на меня или держит за руку. Я очень рада, что он рядом. Церемония напоминает мне сюрреализм, хотя бабушка вырастила меня и отправила в школу, когда моя мать сидела в тюрьме.

Сказать, что я ничего не чувствую, будет оскорблением ее памяти, но мне трудно описать свои эмоции. Я слышу слова матери, словно в каком-то сне. Я не могу представить маму маленькой девочкой, какой была сама. И у меня постоянно крутятся ее слова о молоке. Мне кажется, это полной бессмыслицей.

Наконец, моя мать завершает свою речь.

Все поднимаются и начинают петь «Велика верность твоя», но мы с Торном продолжаем сидеть на скамейке. Я никогда не была поклонницей церкви. Слишком много всего произошло в моей жизни, чтобы я почувствовала, что церковь мне помогла каким-то образом.

Сейчас слово берет дедушка. Его голос звучит сильно, уверенно. Я даже не смотрю в его сторону и почти не слышу его слов. Я молча слушаю последующие песнопения и молитвы. Мне нечего сказать о нэн, нечего сказать о ее жизни, даже после ее смерти я не могу найти подходящие слова.

После последней молитвы церемония завершается.

Все выходят из церкви, некоторые молча, другие тихо обмениваются воспоминаниями о бабушке.

Для меня вся служба кажется, как в тумане. Как будто я до сих не протрезвела от двух бокалов вина, которые выпила с мамой вчера вечером.