Шарль Демайи

де Гонкур Эдмон

Приехав в Сен-Жермен, он прошел всю террасу; никого. Прошел час; ничего. Кутюра послал Бурниша справиться в павильоне Генриха IV и в ближайших отелях: никакой англичанин не появлялся там. В десять часов Бурниш объявил, что ему надо быть в Париже в двенадцати часам. Кутюра вспомнил, что знает одного офицера в гарнизоне Сен-Жермена, который не откажет ему быть его секундантом; и отправляя Бурниша, он объявил, что сам будет ждать целый день, «по примеру испанцев». Оставшись один с Пюизинье, Кутюра стал прогуливаться с ним в лесу; и там, в этой таинственной атмосфере, в этом воздухе, который раскрывает сердце и душу, пользуясь местом и обстоятельствами, Кутюра, приняв тон человека, готового умереть и доверяющегося другу, отбросил

вдруг свои насмешки, свое шутовство; тот самый Кутюра, которого так хорошо знал Пюизинье. Голос его сделался ласкающим, выражение печальным; он сочувствовал горю Пюизинье, слушал его, обнимал, отнесся к нему со вниманием и главное с уважением, и не стал утешать его. Он только жалел вместе с ним, оплакивал его обманутую любовь, сказал ему, что и он также был когда-то обманут, и – это было шедевром Кутюра – рассказал ему о своей первой любви, об этом первом обмане, который сделал его, как он признавался, дурным и насмешливым. Он завладел бароном в продолжение целого дня, льстя ему, пробуя играть на его чувствительности, усыпляя его недоверчивость, залезая ему в душу, как бы отдаваясь ему, изливая свою откровенность без всякого ложного стыда, овладевая им посредством его еще горячей страсти и первых слез его иллюзий… Когда они воротились в шесть часов вечера в Париж, Пюизинье и Кутюра были друзьями, будто оба были обмануты одной и той же женщиной.

LXXIX

В шесть с половиной часов Кутюра и Пюизинье под руку входили на бульвары, болтая о близкой смерти тетки Пюизинье, к которой барон зашел с железной дороги, и которой оставалось «тянуть» не более двух, трех дней. Они говорили о будущем, о наследстве, о том, что мог бы Пюизинье предпринять на те средства, которые будут у него в руках, о положении, которое он займет в публицистике, когда вдруг они повстречались с Монбальяром, фланировавшим заложив руки в карманы.

– Откуда, черт возьми, вы вылезли, – произнес Монбальяр, – вы грязны как проселочная дорога… Кстати, что у тебя вышло с Нашетом?.. Он страшно зол на тебя!.. Он рассказывает в кафе шарж, который напишет на тебя и на твою сегодняшнюю дуэль… Это правда, что ты дрался?..

– Нет, мой противник не пришел… А ты, что ты поделываешь?

– Я, мой милый, скучаю… я думаю, что становлюсь слишком стар для ремесла… Париж смердит… Я бы дал десять су, чтобы быть теперь в деревне… Я возвращаюсь к Petite Fadette, не шутя!.. Мне хочется видеть барашков…

– Подстригать! – сказал Кутюра.

– Шути, – дружески ударяя его кулаком, сказал Монбальяр, – увидишь, как поживешь сорок лет в этом дрянном Париже… Я мечтаю о старости Одри: умереть в Курбвуа… Довольно мне ломать голову… и заниматься этой лавочкой! Все эти хитрости… и потом эта ломка, дуэли… тюрьмы… это мило, пока молоды… Но видишь ли, в конце концов, такая жизнь… одна насмешка!

– Послушай Монбальяр, ты красноречив сегодня как человек, который хочет сделать дело.

– Как он проницателен, эта собака Кутюра!.. Ну что же! Да милый, я хочу продать мою газету. Нашет ко мне подъезжает. Но он скрывает своего капиталиста… и если я буду обманут Нашетом, ты понимаешь… Нет более детей! И потом я тебя больше люблю… нет, честное слово, я хочу сказать тебе… Нельзя бросить газету, как рубашку; это как дитя; и я думаю, что с тобой она пойдет, он будет жить мой «Скандал»… Ты мечтаешь о конкуренции, о большой маленькой ежедневной газете, с корреспонденциями и еще черт знает с чем… Знаешь ли ты лучший способ? Купи у меня его… У тебя, во-первых, будут подписчики, тебе не придется населять новый дом. Ах! Если бы ты знал количество газет, которые погибли у меня до этого!.. Что тебе мешает купить?

– Деньги.

– Деньги! С таким дворянином, как этот господин, – сказал Монбальяр, указывая на барона. – Во-первых, пустяшные деньги! Что я прошу? Восемьдесят тысяч франков… А ты знаешь, что с объявлениями

он имеет дохода тридцать тысяч… Найдите-ка мне лучшее помещение капитала… Ну что! Что вы скажете?

– Мы покупаем! – смело сказал Кутюра, рассчитывая на слабость Пюизинье, вперив свой взор в барона и внушая ему свою волю, – неправда ли, Пюизинье? – И не давая времени ему ответить, обратился к Монбальяру, – Пюизинье покупает у тебя, но у него нет денег… они у него будут завтра, или через два, через три дня.

Монбальяр, который казалось все отлично знал, не сказал ни слова. Кутюра продолжал:

– Ты понимаешь, он покупает у тебя; но ему надо время, чтобы собрать свою рухлядь; он покупает за восемьдесят тысяч франков… сорок тысяч заплатит в шесть месяцев, проценты считая с сегодняшнего дня; что касается остальных сорока тысяч, он будет в состоянии заплатить их тебе в шесть месяцев после первого платежа, пять процентов… или заплатить тебе разом восемьдесят тысяч.

– Но тогда, – сказал Пюизинье, – я заплачу проценты только за шесть месяцев.

– Понятно… и так, без лишних разговоров! Сорок тысяч франков в шесть месяцев… Однако, молодой человек, вы не надуете с вашим богатством? Ваша тетушка не выдумка? – спросил Монбальяр с таким корректированным сомнением и недоверием, что Кутюра тотчас же понял, что это было разыграно. – А другие, другие сорог тысяч, шесть месяцев спустя, или в одно время… ну что ж, ударим по рукам, вы владелец «Скандала»… Ах! Я вам оставляю в наследство отличный номер! Этот плут Нашет выкопал напечатанные не знаю где письма Демальи… Буароже, Франшемон, Ремонвиль и вся компания там жестоко осмеяны! Хорошие глаза сделают они, прочтя это от интимного друга… Только Нашет способен на такие штуки!.. Но ты меня не слушаешь?

Монбальяр ошибался, Кутюра слушал во все уши, но он глядел перед собою, как человек, углубленный в размышления.

– Я… А?.. О чем ты говорил?.. А, ты говорил о номере… Мы берем газету в свое владение тотчас же, знаешь?

– О, вы оставите мне завтрашний номер… напоследок.

– Проценты идут с сегодняшнего дня, мой милый… и потом, это ребячество; но Пюизинье и я сейчас же хотим завладеть твоим зеленым креслом директора. После обеда мы напишем маленькое условие между нами, просить, если хочешь, всего, о чем нужно сказать после того, как тетка уложит свои пожитки… Условия редакции уничтожаются с переменой дирекции?

– Да.

– Очень хорошо! И так, в восемь часов… ты введешь нас.

– Ну хорошо… только для вас… я вам передам сегодня вечером обстановку «Скандала»… это решено, я распространю новость.

– Нет… не говори ничего… Я хочу, чтоб это удивило.

Когда Монбальяр оставил их, Кутюра обратился в баррну:

– Мой милый, ты поблагодаришь меня… У Германсы только одна мечта: ангажемент… Я ее знаю… Она любит тебя, честное слово! Но видишь ли! Шутник, который пообещает ей попасть в Folies-Dramatiques… Что ты хочешь? Это у ней id'ee-fixe… Имея «Скандал» в руках, в две недели ты можешь потребовать ангажемента, и тогда… Тогда ты ее держишь… и крепко! Ты внушишь ей страх газетой, как муж внушает страх уголовным судом… Время от времени ее можно поцарапать, чтобы удержать на хорошей дороге… и клянусь тебе, она больше не спотыкнется!

В пять минут пообедали у Пюизинье, которого Кутюра заставил помириться с Германсой. Кутюра проскользнул в переднюю и шепнул ей на ухо:

– Дело сделано… ты получишь ангажемент… Теперь как можно больше любви этому ребенку и погорячее! Для тебя будет хороший клочок ренты…

– Нельзя ли тебе дать доверенность, – сказал Пюизинье, протягиваясь в кресле.

– Невозможно!.. Дело прежде любви… Я увожу тебя, надо, чтобы ты был там… Скажут, мы тебя принудили… Ведь это ты покупаешь… Я ничего более – как твой главный редактор… ты назначишь жалованье… жалованье, какое ты захочешь… Если ты хочешь сделать меня участником в доходах…