Шарль-Луи Монтескье. Его жизнь, научная и летературная деятельность
Шрифт:
Определить точно, когда Монтескье начал свой труд, почти невозможно. Первое из писем датировано 11-м января 1711 года, и поэтому весьма возможно, что задуманы они вскоре по выходе Монтескье из колледжа, но, как сказано выше, перед выходом в свет они были переделаны автором от начала до конца. Один из его современников свидетельствует, что он «видел первый набросок, который впоследствии был совершенно изменен».
Окончил Монтескье свою книгу в 1720 году, и, прежде чем решиться на ее издание, поехал посоветоваться к своему старому учителю из колледжа, некоему Демоле, довольно известному в свое время критику. Демоле как священник не советовал Монтескье издавать «Персидские письма», находя в них слишком много непозволительных с точки зрения доброго католика мест, но как недюжинный критик он не мог не прибавить, что
Сам Монтескье относился к «Персидским письмам» не особенно серьезно, сознавая, что то, что здесь разбросано в виде отдельных блестящих мест и не всегда ясных намеков, он в состоянии обработать гораздо полнее и серьезнее.
Он неохотно признавал свое авторство, боясь, может быть, неприятностей с властями, но успех книги льстил его самолюбию. Однажды его младшая любимая дочь развернула при нем «Персидские письма», но Монтескье остановил ее и сказал: «Оставь, – это книга моей юности, но она не годится для твоей». «У меня болезнь – писать книги, – говаривал он также, – и стыдиться их, когда напишу».
К удивлению, духовная власть на «Персидские письма» не обратила особого внимания, хотя и раздавались отдельные голоса, призывавшие кару на автора. Впрочем, богословы заняты были спорами о булле Unigenitus, и им было не до Монтескье. Что же касается светской власти, то она смотрела на дело сквозь пальцы, так как самому регенту пришлась по вкусу сатира, касавшаяся непосредственно не его, а нелюбимого им Людовика и его времени. К тому же, чтение ее доставляло несомненное удовольствие; нельзя было местами не посмеяться вместе с автором, а это было главное для веселого регента. Несмотря на предосторожности, имя автора стало неофициально известно всем и переходило из уст в уста.
Глава III. Жизнь в Париже и путешествия
Салон аббата Олива. – «Клуб Антресоли». – M-lle de Клерман и храм в Книде. – Первая кандидатура в академии. – Продажа должности президента и окончательное переселение в Париж. – Подготовка материалов к «Духу законов». – Г-жа де Ломбер и принятие в Парижскую академию. – Заграничная поездка. – Знакомства. – Заметки Монтескье. – Пребывание в Англии.
Вскоре по выходе в свет «Персидских писем» Монтескье переселился в Париж. Влекло ли его сюда желание насладиться так быстро доставшеюся ему славою и известностью или же он желал, воспользовавшись тем, что теперь для него открылись двери самых известных литературных салонов, пополнить круг своих наблюдений и почерпнуть новые сведения в живой беседе с известнейшими людьми, наполнявшими эти салоны, но, во всяком случае, в Париже он бывал всюду, заводил массу новых знакомств и своим умом и обращением только увеличивал количество своих поклонников и поклонниц.
Вначале он особенно усердно посещал салон аббата Олива, но здесь он поссорился с неким священником Турнемином, желавшим играть в этом салоне первую роль и в весьма грубой форме отзывавшимся о «Персидских письмах». Монтескье мстил потом заносчивому патеру тем, что, когда при нем произносили имя Турнемина, то он самым серьезным образом делал вид, что в первый раз слышит о нем, а услужливые друзья, конечно, передавали об этом Турнемину.
Тогда Монтескье сошелся с другим кружком, поставившим себе целью изучение политических наук и политических вопросов и носившим несколько странное название «Клуб Антресоли». Дело в том, что квартира, в которой собиралось по субботам общество, помещалась в антресоли. Основателями клуба были член Французской академии аббат Алари и изгнанный из отечества после революции 1688 года английский эмигрант милорд Болингброк, человек замечательный во многих отношениях. На родине он пользовался до изгнания значительным политическим влиянием, приобретенным благодаря выдающемуся ораторскому таланту, смелости и последовательности своих взглядов и поступков. Тут собирались, кроме того, литераторы, ученые, дипломаты, члены магистратуры. Из остальных членов кружка ради его характеристики заслуживают упоминания аббат Сен-Пьер, оставивший массу проектов различных реформ, д'Аржансон, которого в шутку прозвали «государственным
Каждую субботу члены этого оригинального клуба проводили вместе три часа, причем в течение первого часа сообщались политические новости, в течение второго шло обсуждение событий дня, а третий посвящался чтению трудов или рефератов кого-нибудь из членов.
Это общество оказалось гораздо более подходящим для Монтескье, чем салон аббата Олива. Милорд Болингброк своими рассказами об Англии и английских порядках, может быть, впервые обратил внимание Монтескье на замечательные учреждения этой страны. Непринужденность во взаимных отношениях и полное внимание к противоположным мнениям делали собрания клуба весьма оживленными и приятными. Монтескье был здесь в своей сфере.
При принятии его в число членов на него, по обычаю, возложили обязанность написать и прочесть какой-нибудь реферат, и он прочел диалог «Сулла и Эвкрат», который, кажется, был уже им читан раньше в Бордосской академии.
Содержание диалога несложно и состоит в том, что Сулла, сложив с себя добытую путем ряда насилий власть, желает найти себе оправдание и беседует на эту тему с философом Эвкратом.
В этом диалоге, не имеющем особенно серьезного значения, Монтескье обнаруживает лишь свое давнишнее знакомство с классической древностью и обычное уменье облекать в самую легкую и изящную форму отвлеченнейшие рассуждения. Характеры действующих лиц обрисованы ярко и живо, особенно хороша в художественном отношении защита Суллою произвола сильного человека, захватившего власть, чтобы не подчиняться самому, и весьма характерна его наивно-зверская философия.
Но парижская жизнь втягивала Монтескье все в новые и новые знакомства уже в других кругах. Он, впрочем, сам был любителем общества вообще, а дамского в особенности, и далеко не избегал его. По этому поводу в «Духе законов» находим следующие строки: «Приятно жить в таком климате, который делает возможным взаимное общение, где прекрасный пол украшает общество и где женщины, сохраняя себя для удовольствий одного, служат развлечением для всех».
Монтескье посещал Шантильи, замок герцога Бурбонского, сменившего умершего в 1723 году Филиппа Орлеанского. Здесь собирались дамы, ученые, литераторы, художники, и праздники сменялись праздниками. Немного ханжа, герцог Бурбонский, тем не менее, не прочь был повеселиться и, восстанавливая строжайшие ордонансы Людовика XIV против янсенистов и протестантов, заботился о роскошном убранстве своего замка, потратив на это значительные суммы.
Здесь-то сестра фаворитки герцога, маркизы При, m-lle Клермон, открыто жившая с графом Мелюном, обратила внимание на молодого, умного, веселого президента, только что прославленного благодаря «Персидским письмам». Это была молодая двадцатисемилетняя красавица, принцесса крови, происходившая от мадам Монтеспан, веселая, полная жизни и соскучившаяся, очевидно, со своим Мелюном, который, по словам Вольтера, «обладал большей добродетелью, чем привлекательностью».
Мадам Жанлис выставила ее в качестве героини в одном из своих романов; сам Вольтер посвятил ей одно из своих произведении. Натье написал картину, в которой она изображена в греческом костюме в виде Наяды, а Монтескье сочинил в честь ее поэму «Храм в Книде». Это произведение не представляет ничего особенного и, как все псевдоклассические поэмы того времени, наполнена сентиментальными рассуждениями рядом с довольно прозрачными намеками на вещи не совсем скромные, пересыпана аллегориями и блещет более галантностью, чем поэзией.
М-11е Клермон так или иначе дарила, очевидно, своею благосклонностью автора «Персидских писем», так как в ящике Монтескье сохранились три восторженных любовных его послания к ней, которые он хранил до самой смерти с большой бережностью. Вскоре, однако, эта интрига прекратилась неизвестно почему.
«Храм в Книде» долго ходил по рукам, пока один французский журнал, издававшийся в Голландии, не напечатал его текста с примечанием, в котором прямо говорилось, что это – произведение автора «Персидских писем». В 1725 году Монтескье издал его сам, но под псевдонимом греческого епископа, в бумагах которого будто была найдена рукопись.