Шарль Перро
Шрифт:
В окончательном варианте сказка Перро предварялась обращением к одной из его знакомых, имя который ныне сокрыто от нас:
Мадемуазель де Ла С…
Не будь вы барышней разумной, Конечно, я бы скрыл от вас Нелепый этот и неумный, Совсем невежливый рассказ. В нем действует колбаска кровяная… «Что? Колбаса? Помилуйте, родная! Ведь это ж пошлость! Это стыд!» — Раздастся тотчас оклик грозный Жеманницы, во всем серьезной, Что об одной любви с восторгом говорит. НоЧтобы лучше понять Перро-сказочника, мы должны понять истоки его внимания к фольклору. Отчасти мы уже говорили об этом. Оставшись вдовцом с дочерью четырех или пяти лет и тремя мальчиками, Шарль с особой силой должен был почувствовать свою отцовскую ответственность. В «Мемуарах» он писал: «Я думаю, что, проработав около двадцати лет и прожив пятьдесят, я мог заняться воспитанием своих детей».
Так же, как Перро, поступали в его время и другие. Воспитатель дофина (наследника престола) Боссюэ пишет книгу басен, и никто не заставит нас сомневаться в искренности его замысла. Привлечь и удержать внимание своего ученика — это, вероятно, его первейшая задача. Но известно, что эти басни с большим удовольствием читали взрослые.
Воспитатель маленького герцога Бургундского писатель Фенелон во время написания своих «Сказок», «Басен» и книги «Приключения Телемаха» думает о своем ученике, однако произведения его опять же интереснее взрослым.
И Лафонтен, составляя шесть первых книг «Басен», стремится угодить дофину — он ведь управляющий его делами! Но больше угождает взрослым!
Дело, возможно, в том, что дети — эти взрослые в миниатюре — еще не рассматривались в то время как особая категория читателей. Воспитатели отпрысков королевской крови смотрели на своих воспитанников снизу вверх и не видели в них обыкновенных детей.
И вот на этом фоне выделяется Шарль Перро, который свой взор обращает на народные сказки — они ведь издавна были интересны и взрослым, и детям. И сам старается писать сказки, которые были бы интересны и понятны даже маленьким. Он — один из первых писателей мира — поставил вопрос о детской литературе и решил его! Он нашел особый стиль, особую манеру разговора с маленьким читателем, избегая тонкостей рассуждений и оттенков слов, которыми ребенок никоим образом не может располагать. «Ребенку можно говорить все, что взрослому, — писал Перро, — только проще и интереснее».
У Фенелона, Боссюэ, Лафонтена, Расина мораль спрятана в тексте сказки или басни. Шарль, думая о своих детях, старается яснее донести до них главные поучения сказки и в конце каждой из них обязательно дописывает мораль.
А в 1692 году педагогический арсенал произведений Шарля Перро дополняется новым жанром — баснями. В лавке Барбена ему попала на глаза книга басен Фаерна, писателя итальянского Возрождения, жившего в XV веке. «Элегантность и простота его стиля, — писал Шарль Перро, — так мне понравились, что я не мог удержаться, чтобы не перевести пять или шесть басен и увидеть, можно ли придать им ту же грациозность, что и на латыни».
Однако эта работа оказалась очень трудной. Во всяком случае, из-за загруженности работой над «Словарем» (которая уже шла к концу) он не имел времени для переводов. И он прерывает эту работу, чтобы вернуться к ней через несколько лет.
1693 год
Полемика между «древними» и «новыми» продолжалась.
В 1693 году Николя Буало-Депрео публикует свою «Оду на взятие Намюра» и предваряет ее особым «Рассуждением об оде», в котором пишет: «Нижеследующая ода была сочинена по случаю выхода в свет странных диалогов (имеется в виду книга Перро „Параллели между древними
«Ода на взятие Намюра», написанная в подражание Пиндару, и должна была продемонстрировать величие этого древнего поэта. «Я насколько смог придал в ней пышность своему слогу, — писал Буало, — и по примеру древних дифирамбических поэтов употребил самые смелые фигуры, вплоть до того, что преобразил в звезду белое перо, которое король обыкновенно носит на шляпе и которое в самом деле являет собой как бы зловещую комету в глазах наших врагов, считающих себя погибшими как только замечают ее. Таков замысел этого сочинения. Я не ручаюсь, что оно удалось мне, и не знаю, как примет публика, привыкшая к благоразумной умеренности Малерба, эти необузданные порывы и пиндарические излишества. Но если я потерпел неудачу, я утешусь по крайней мере словами, которыми начинается знаменитая ода Горация»:
Кто, о Юл, в стихах состязаться дерзко С Пиндаром тщится?Шарль в ответ публикует «Письмо к господину Депрео, касающееся Предисловия к Оде на взятие Намюра» («Письма горожанина»), в котором доказывает свою правоту и пишет: «Неужели вы не замечаете, насколько с вашей стороны нескромно предполагать, что все должны иметь перед глазами „Поэтическое искусство“?»
«Ода на взятие Намюра» Буало вызвала много откликов, причем далеко не таких лестных, как предполагал автор. В печати появились рассуждения французского поэта и драматурга Мишеля Леклерка, который на примере произведения древнегреческого ритора и философа Лонгина показывал, как далеки от современников его рассуждения.
Буало задели за живое рассуждения Леклерка. И хотя их автор уже умер, Буало пишет «Критические размышления о некоторых местах из сочинений ритора Лонгина».
Он думает написать несколько страниц, но перо его бежит по бумаге и не может остановиться. Буало пользуется случаем ответить и на высказывания Перро против Гомера и Пиндара, а также на только что вышедшие из печати рассуждения господина Леклерка, направленные против Лонгина, и на некоторые критические замечания в адрес господина Расина.
Он пишет «Рассуждение первое», затем «второе», «третье», «четвертое», «пятое», «шестое», «седьмое»…
В конце концов получилось 50 страниц! И большинство из них наполнены злобными выпадами против всей семьи Перро:
«…Господин Перро сам так настоятельно просил меня указать ему на его ошибки, что было бы совестно не удовлетворить его желание. Я надеюсь указать ему не на одну в этих заметках. Это наименьшее, что я должен сделать для него в память об услугах, которые, по его словам, оказал мне его брат, врач, излечив меня от двух тяжелых болезней. Однако брат г-на Перро никогда не был моим врачом. Правда, когда еще юношей я заболел лихорадкой, не внушавшей, впрочем, серьезных опасений, одна из моих родственниц, у которой я тогда жил и которую он пользовал, привела его ко мне; два или три раза лечивший меня врач приглашал его на консилиум. Позднее, три года спустя, та же самая родственница привела его ко мне во второй раз, чтобы посоветоваться с ним по поводу затрудненности дыхания, которую я испытывал тогда и испытываю до сих пор; он пощупал пульс и нашел у меня лихорадку, которой вовсе не было. Тем не менее он посоветовал отворить кровь на ноге — довольно странное средство от астмы, которая мне угрожала. Я был, однако, столь глуп, что в тот же вечер выполнил его предписание. Затрудненность дыхания от этого не уменьшилась, а на следующий день нога у меня так распухла, что я слег на целых три недели. Вот и все его лечение, за которое я молю Бога простить его на том свете.