Шарлотта Исабель Хансен
Шрифт:
— Ах, голубчик, да не за что благодарить — посмотрим лучше на эту молодицу! — Он улыбнулся Лотте и поднес руку к своей сережке.
— А ты кто? — спросила она.
— А ты разве не знаешь? — сказал он и крутнулся на триста шестьдесят градусов.
Ярле обратил внимание на то, с какой легкостью распоряжается Роберт Гётеборг своим шведским телом; он сейчас стоял, одетый в светло-зеленое трико с болотного цвета поясом. Грим придавал его чертам четкость и чистоту, и нельзя было не отметить, что он очень хорошо сохранился, как подумал Ярле, глядя, как тот склонился к Лотте и прищурил глаза:
— Я же Питер Пэн.
— Ах да! — воскликнула Лотта и закивала изо всех сил. — Ах да, это тот самый, который летает!
— Совершенно верно, —
Лотта странно посмотрела на Роберта Гётеборга, который картинно втянул воздух через нос и вытаращил глаза, примерно так, как обычно и делают на праздниках дяди, подумал Ярле, вспоминая собственное детство; почему-то практически у всех находились чеканутые дяди, выдумывавшие всякие глупости, — но тут в дверь позвонили снова. Тельце Лотты едва не воспарило над полом, когда она поняла, что это еще не конец, когда она вдруг осознала, что гостей будет гораздо больше, чем она ожидала, и Ярле увидел, как она опять стремглав несется к двери, в то время как Роберт и Хердис ходят по квартире, чтобы поздороваться с Анеттой, и Сарой, и Гретой. Уголком глаза он успел уловить, что у матери, когда она пожимала руку Хердис, появился хорошо ему знакомый взгляд, взгляд, который Ярле легко расшифровал в том смысле, что мама моментально распознала, кто это такая и что она совершила, и, соответственно, сурово ее осудила; и он услышал, как Роберт Гётеборг говорит: «Ага, так это мама! Вот он в кого — ну конечно, сразу видно маму, налицо все родовые признаки мам, но при этом такая яркая индивидуальность, такую даму ни с кем не спутаешь! Уж позвольте мне, я вам скажу: ваш сын, конечно, путаник, да, но при этом он поразительно талантлив, поразительно!»
Ярле чувствовал, что ему нужно бы подойти к ним и предотвратить собственное разоблачение, которое, он видел, вот-вот произойдет, но Лотта кричала ему:
— Папа! Папа! Тут дядя Хассе! Дядя Хассе и… какой-то бородатый дядька!
Бородатый дядька?
Ярле вышел в коридор, где увидел Арилля, вешавшего куртку; на нем была его самая обычная одежда, а также окладистая накладная борода какого-то еврейского толка, а рядом с ним Хассе, убедительно нарядившегося волшебником: развевающаяся черная мантия, бородка клинышком, угольно-черный макияж и высокая остроконечная шляпа.
— Интересно, и кого же ты изображаешь? — сказал Ярле, усмехаясь, Ариллю.
Его приятель хмыкнул и, пожав плечами, неловко поздоровался с Лоттой:
— Нда-а-а-а, я… мы, кажется, и раньше встречались.
— Привет! — сказала Лотта. — Меня зовут Шарлотта Исабель. Я знаю дядю Хассе. А это ты кем нарядился?
— Нну-у… — Арилль кашлянул.
— Ты что, не знаешь?
Арилль снова кашлянул:
— Нет. Вообще-то не знаю.
— А я зато знаю! — гордо выкрикнула Лотта.
— О? — Арилль в первый раз посмотрел на нее с интересом, как показалось Ярле. — Серьезно?
— Да-а! — сказала Шарлотта Исабель и сложила руки крест-накрест на груди. — Ты волшебник, у которого ничего не получается!
Хассе громко захохотал и хлопнул Арилля по спине; девочка же снова ускакала в гостиную.
— Вот видишь, Арилль, вот видишь? Устами младенца. Что, Ярле? Должен тебе сказать, когда я ее опять увидел, твою Шарлотту Исабель, мне даже показалось, что я по ней соскучился. А? Каково? Что ты на это скажешь? — Он схватился за бок и скорчил жуткую рожу. — Да черт же возьми, ой-ой! Все хуже и хуже с этим самым делом. До чего же больно! — Вдруг Хассе обернулся к Ариллю. — Ну-ну, Бахтину бы понравилось, точно. Но что же это к чертовой бабушке, за бороденка, а?
— Может, прекратишь, наконец? — Арилль окинул Хассе суровым взглядом. — Вот честное слово, ты даже прилипчивее, чем мои братья. У меня только эта борода была, ну и что? Я же, черт побери, не шляюсь
У меня была только эта борода, повторяю я, вот я ее и нацепил, а если этого мало, то я вам все равно ничего больше предложить не могу, о’кей?
Ярле услышал топот ног и хлопанье двери в подъезде. Он улыбнулся про себя и крикнул Лотте, которая была в гостиной, чтобы она вышла к нему, а сам поставил новые подарки, принесенные Хердис и Робертом, рядом с теми, что были у нее и до этого. Девочка примчалась бегом.
— Слышишь? — спросил он. — Слышишь?
Она присела на корточки и прислушалась.
— Еще кто-то идет, папа, — прошептала она и уставилась на дверь.
Раздался звонок.
Лотта открыла. За дверью стояли Эрнан и Марисабель, а сзади них Ингрид и четверо младших детишек. Лотта шагнула к ним и крепко обняла Ингрид:
— Ой-ой-ой, и моя лучшая подруга в Бергене пришла!
Ингрид была наряжена божьей коровкой, две ее сестренки тоже представляли животное царство: перед ними стояли, улыбаясь, лягушка и цыпленок; а оба братика были медведями. Сам Эрнан пришел в стильном ковбойском костюме мексиканского образца — в кричащем сомбреро и с шикарными пистолетами, которые так впечатлили Даниэля, что он весь вечер не мог отвести глаз от венесуэльца. Марисабель скромно и нарядно оделась индианкой.
Ярле сердечно приветствовал их и пригласил в гостиную, где он представил их как «милое семейство, которое держит на нашей улице бакалейную лавочку», после чего Эрнан ткнул его кулаком в бок и сказал громко и отчетливо:
— А я его называю просто Моргенбладет, потому что он каждую неделю обязательно спрашивает про «Моргенбладет», и вот теперь… теперь… знаешь что, Моргенбладет? Нет, ты этого не знаешь, но я тебе скажу, как сказал бы мой отец, отец моего отца и отец отца моего отца: если у мужчины есть воля и напор, то его воля свершится. Начиная с этой субботы включительно в моем магазинчике будет продаваться «Моргенбладет». Ради тебя! — И Эрнан, оглядевшись, громко и отчетливо выговорил: — Ну, Моргенбладет, где эта женщина, на которой ты собрался жениться?
По комнате прокатился смешок, а Ярле пробурчал нечто в том духе, что «Моргенбладет» во многих отношениях переоценена в качестве еженедельной газеты, и поскорее переключился на исполнение обязанностей хозяина. И это переключение прошло плавно и естественно. Он осознавал, что на нем лежит ответственность за то, чтобы все почувствовали себя в своей тарелке. Он вовсе не привык к большим компаниям; нельзя было сказать, чтобы та жизнь, которую он вел последние несколько лет, или его отроческие годы каким-либо образом готовили его к светским мероприятиям, но он инстинктивно ощутил, что роль хозяина заключается в том, чтобы быть наблюдателем или, может быть, своего рода групповодом. Ярле наблюдал, как детишки скучились в одном уголке, как это принято у детишек, и налаживают социальные связи так же быстро, как мухи. Он наблюдал, как Марисабель, Сара и Грета беседуют друг с другом, сворачивая салфетки замысловатым образом и раскладывая их по стоящим на столе тарелкам. Он наблюдал, как Роберт Гётеборг в своем трико движется к Эрнану с приветливой улыбкой, довольный и явно обрадованный тем, что ему выпала возможность облачиться в этот интимный наряд, плотно облегавший его тело, и как он говорит: «Ага, попробую-ка угадать — вы из Венесуэлы?» Эрнан кивнул, несколько ошарашенный, и уже скоро Ярле слышал, как Роберт Гётеборг сам себя характеризует — ни на что не претендуя— как настоящего фаната географии. Хассе и Арилль тоже присоединились к двум этим мужчинам, так что толстый ковбой теперь рассказывал стройному, несколько змеевидному Питеру Пэну о своей родной Венесуэле, о ее культуре и обычаях, а рядом стояли, внимательно слушая разговор, волшебник с маниакальными чертами лица и его упрямый друг с еврейской бородой.