Шарлотта. Последняя любовь Генриха IV

Вотье Жорж

– Это правда, но…

– Ты на попятный, красавец Бассомпьер?

– К чему послужить?..

– А вот к чему. Слушай. Она не предупреждена, она не знает ничего. Если она ответит откровенно, наивно: «Да, я его люблю»…

– Тогда?

– Тогда я откажусь от всех моих надежд и предоставлю тебе полную свободу…

– В самом деле?

– Я делаю это только для тебя, потому что ты мне истинный друг… Но ты, если ответ будет неблагоприятен для тебя…

– Я даю клятву уступить место вашему величеству.

– Чему ты смеешься?

– Я уверен,

что выиграю…

– Я слышу, отворяется дверь… Это они… Скорее отвори дверь, накинь на меня этот плащ и спрячься.

– Где?

– Здесь, за кроватью… Присядь хорошенько… чтобы тебя не видели.

Не прошло и пяти минут, как герцогиня Ангулемская в сопровождении девицы де Монморанси вошла, высоко подняв голову, и, подходя к кровати короля, останавливалась каждые три шага и низко приседала.

Благородная дама очень гордилась оказанной ей честью. А ее юная племянница совершенно смутилась от этой августейшей кротости, и воспоминание о сцене, вызванной ее легкомыслием на репетиции балета, заставляло ее еще дрожать. Она шла, спотыкаясь о длинный шлейф герцогини Ангулемской, и та каждые три шага, чтобы заставить девушку делать реверансы, предписываемые этикетом, хватала ее за руку и шептала с грозными взглядами:

– Кланяйтесь… кланяйтесь… О чем это вы думаете?.. Будто вы не знаете придворных правил…

Король, не желая показать даме своих мыслей в том беспорядке, в который привела его болезнь, опустил в ногах кровати большие толстые занавески, совершенно закрывающие свет. Эта темнота была полезна его кокетству, но значительно стесняла благородную герцогиню Ангулемскую, которая, ничего не видя в темноте, низко приседала перед одеялом и любезно улыбалась ему.

Голос короля, раздавшийся с противоположной стороны, возвратил ей понимание происходящего.

– Что это вы там делаете, какие любезности оказываете вы моему одеялу?

– Простите, государь, темнота… поспешность, с какой я явилась по приказанию вашего величества… Вы изволили изъявить желание, чтобы я пришла к вам с моей племянницей.

– Поймем друг друга хорошенько, вы не хотели сделать мне вашего обычного визита под предлогом, что она с вами… Я предположил, что вы не желаете ее оставить, и сказал: пусть она придет с племянницей.

Шарлотта де Монморанси, услышав эти слова, которые Генрих, несмотря на свое волнение, смог произнести легкомысленным и насмешливым тоном, изобразила гримасу, показывавшую обманутое ожидание. По волнению короля она предположила, что это свидание будет иметь влияние на всю ее жизнь.

На что она надеялась? Она сама затруднилась бы сказать. Наверное, на что-нибудь великое, неожиданное, немножко страшное… А вместо этого ее просто привели сюда, как девочку.

Но тетка не дала ей времени предаваться горьким размышлениям.

– Девица де Монморанси, государь, знает очень хорошо свои обязанности и будет всегда очень рада находиться в присутствии вашего величества… Кланяйтесь, племянница!

Шарлотта приметила сквозь темноту глаза короля, устремленные на нее,

и кокетство одержало верх над досадой. Она сделала хорошенький реверанс, такой хорошенький, что Генрих онемел от восторга.

Он заговорил только тогда, когда услыхал, что Бассомпьер, которого тревожило это молчание, завертелся в своем убежище.

– Я призвал вас, чтобы узнать о здоровье коннетабля.

– О! Государь, он очень страдает, и единственное утешение его страданий составляет мысль, что он болен в одно время и одной болезнью с вашим величеством.

– А! Это утешает его… Это странно, а меня вовсе не утешает то, что у коннетабля подагра.

– Государь, это оттого, что вы король, а он подданный и что, возвышаясь до вас… через… Словом, при мысли, что боль заставляет его подниматься, между тем как она заставляет спускаться…

– Не кончайте – вам трудно будет выпутаться. Намерение зачтется вам.

– Все мои намерения стремятся к услуге и славе…

– Не начинайте, а то мы не кончим никогда…

– Однако, государь, я была бы рада дать вашему величеству доказательство чувств…

– Я знаю всю вашу лесть…

– О! Государь, я в отчаянии, что ваше величество считаете лестью слова…

– Ну хорошо… Я беру назад свое слово.

– Я узнаю справедливость вашего величества.

– Черт… Котон меня возьми! Довольно!!!

Благородная дама остановилась в изумлении, а король, ловко воспользовавшись той минутой, когда она закрыла рот, обратил разговор на предмет, нужный для него.

– Я узнал только сегодня утром, что коннетабль серьезно болен. Это известие принес мне Бассомпьер…

Он остановился, чтобы посмотреть, какое действие произведет на девицу де Монморанси имя ее жениха. Но она не пошевелилась, а герцогиня Ангулемская как будто онемела от испуга, и, кроме необыкновенного треска, который раздался за кроватью, никто не ответил королю. Генрих был принужден пойти далее.

– Бассомпьер был очень печален. Он говорил, что если бы не это нездоровье, то свадьба его уже совершилась бы.

То же молчание.

– Это замедление неприятно для него, потому что меня стараются отговорить от этого союза… Вы знаете, герцогиня, что меня стараются отговорить?

На этот прямой вопрос герцогиня сочла своей обязанностью отвечать:

– Действительно, государь, де Бульон очень против этого…

– Он и еще другие… Не далее как вчера Сюлли представлял мне, что принц – единственный жених во Франции, приличный для девицы де Монморанси.

Шарлотта де Монморанси слушала очень внимательно, но ни словом, ни движением не обнаруживала другого чувства, кроме любопытства.

– Принц Конде! – воскликнула тетка, пораженная этой мыслью.

– Да… Но вы понимаете, что я не намерен мешаться в это… Коннетабль выбрал зятя, который ему нравится, и я счел бы преступлением пойти наперекор наклонности девицы де Монморанси.

Девушка покраснела, опустила глаза и не отвечала ничего.

Герцогиня Ангулемская заговорила вместо нее: