Шарлотта. Последняя любовь Генриха IV
Шрифт:
Он вышел из комнаты торжественнее и чопорнее прежнего.
Мария Медичи разговаривала с Кончини, когда паж, приподняв портьеру, доложил громко, что герцог де Сюлли желает иметь честь быть принятым королевой.
– Сюлли!.. Здесь!.. Точно ли?
– Он сам назвал себя.
– Что же случилось? Он пришел с поручением?
– Он не сказал ничего.
Итальянец сказал пажу отрывисто:
– Впусти.
Паж опустил портьеру и тотчас ее приподнял.
Королева
Сюлли остановился у дверей и низко поклонился. Под его торжественной походкой и несколько спесивым видом проглядывало замешательство, даже боязнь.
Наступило довольно продолжительное молчание, будто каждый из трех действующих лиц в этой сцене боялся заговорить.
Мария Медичи начала говорить первая. В голосе ее было волнение.
– Какое происшествие привело вас сюда? Королю не сделалось хуже?
– Вовсе нет; здоровье его величества, напротив, значительно улучшилось… Я принес вам поручение короля…
– Поручение!.. Почему же, если он желает говорить со мною, не позвал он меня к себе?
– Не знаю…
– А!.. Какое же это поручение?
Сюлли не отвечал и взглянул на Кончини. Королева с гневом топнула ногой.
– Я позволяю синьору Кончини оставаться.
– Однако…
– Я хочу, чтобы он слышал то, что вы скажете мне…
– Как вам угодно.
– Ее величество позволяет мне оставаться, – сказал Кончини. – Я тем более признателен королеве, – прибавил он, окидывая Сюлли с ног до головы презрительным взглядом, – что, если я не ошибаюсь, ваше поручение касается меня.
Сюлли повернулся к нему спиной и обернулся к королеве.
– До короля дошли слухи, что синьор Кончини намерен купить Ла-Ферте…
– Что я вам говорил? – сказал Кончини с насмешкой. – Я угадывал по угрюмому виду герцога, что дело идет обо мне…
– Молчите! – сказала королева с благосклонным видом. – Дайте говорить господину де Сюлли; вы будете отвечать после.
Итальянец с досадой раскинулся на огромном кресле и сделал Сюлли знак рукой.
– Продолжайте…
– Я имею честь говорить с ее величеством, а не с…
– Хорошо, хорошо, – перебила Мария Медичи, – я слушаю вас.
– Я сказал уже вашему величеству, что король узнал о намерениях синьора Кончини и поручил мне выразить вам свое неудовольствие.
– Свое неудовольствие, мне! Но разве это касается меня? Для чего он не обращается к синьору Кончини?
– Он предполагает, что замечание с вашей стороны будет лучше принято…
– Это насмешка?
– Нет… но расположение вашего величества к синьору Кончини…
– Я отдаю свое расположение кому хочу и не желаю, чтобы мне мешали выбирать моих слуг. Прошу вас передать эти слова королю и самому помнить их…
– Я не
– Если вы меня не понимаете, то я понимаю сама себя… А теперь, если мой царственный супруг желает сделать меня посредницей его неудовольствий, скажите мне, в чем дело.
– Дело идет о покупке Ла-Ферте…
– Вы уже говорили об этом… сколько раз еще будете вы повторять?
– Последний, если вы удостоите выслушать меня.
– Мне кажется, я слушаю вас уже полчаса… Я полагаю, король назвал вам причины своего неудовольствия?
– Франция бедна; большие дороги покрыты несчастными, у которых нет ни крова, ни одежды, ни пищи, которых нищета доводит до самых опасных крайностей. Парижский народ умирает с голоду, и в последний выезд его величества целые толпы неимущих собрались около его кареты и громкими криками требовали хлеба…
– Эта картина очень печальна… но какое отношение имеет она к тому, что вас привело?
– Король опасается, что в настоящую минуту эта покупка произведет неприятное впечатление и его народ станет роптать.
– Какое смешное опасение!.. Народ станет роптать… Уж не умирать ли нам с голоду, чтобы доставить удовольствие французским нищим?
– Ваше величество не так понимаете меня… Дело идет о ваших собственных интересах, и опасение огласки…
– Огласки!.. Где вы видите тут огласку, позвольте спросить?
– Народ увидит…
– Я уже вам сказала, что не забочусь о мнении черни… Я не знаю, какую странную роль играете вы здесь, господин де Сюлли… Вы осмеливаетесь говорить мне об огласке… Перестаньте, пожалуйста, объясняться загадками и скажите мне, о какой огласке вы шумите так.
– О состоянии синьора Кончини… Это состояние позволяет ему тратить миллион на покупку поместья, когда все французское дворянство разорено, когда буржуазия страдает.
– Разве запрещено иметь состояние в настоящее время?.. Притом синьор Кончини иностранец.
– Вся Франция это знает… Вся Франция знает также, что, когда он приехал сюда в свите вашего величества девять лет тому назад, у него не было ничего в кармане…
Мария Медичи сделала два шага к Сюлли, протянув руку; глаза ее сверкали гневом.
– А! Вы сказали наконец!.. Вот чего вы не осмеливались сказать прежде… Вот что вы осмеливаетесь повторять каждый день королю, что вы осмеливаетесь распространять в публике… Неужели вы думаете, что я не знаю ваших проделок?..
Мария Медичи остановилась, и ее запальчивость вдруг стихла. Старый министр, сначала боязливый, почти робкий, гордо поднял голову, когда разразилась гроза. Он часто говорил жестокие истины Генриху IV и научился пренебрегать королевским гневом. Отрывистым и резким голосом, высоко подняв голову, без смущения и фанфаронства он отвечал: