Шатун
Шрифт:
– Ворота городские закрыли? – спросил Буряга.
– Закрыли, – кивнул Сыряй. – Ох и солоно нам придется. В той рати и шалопуги, и хазары, и урсы. А снаряжены они не хуже, чем княжьи мечники.
– Большая сила валит, – подтвердил Осташ, – но не настолько большая, чтобы с наскоку взять город.
Буряга прикинул берестянские силы и тяжело вздохнул. Городская стража насчитывала полсотни человек. В детинце сидело до сотни мечников, а большую часть дружины Рогволд увел с собой. Вся надежда была на ополчение, которое числом не уступит
– А Усыгины мечники вернулись? – спросил Буряга.
– Вернулись еще раньше нас, – кивнул Сыряй. – Стражникам в воротах они сказали, что никого из чужих не встретили – ни вблизи, ни вдали.
– Глаза у них повылазили, что ли?!
– Может, им те глаза просто замаслили, – усмехнулся Осташ.
Значит, и на Усыгу полагаться нельзя. Человек он в Берестене чужой. Прежде служил Великому князю, но доброго слова не выслужил, сума переметная.
– Прикажи бить в било, – подсказал Осташ Буряге, – созывай городское вече.
– Будет лай, – покачал головой начальник стражи, – если я через голову наместника Борислава ударю сполох.
– Бей, – в тон Осташу потребовал Сыряй. – Враг у ворот, а мы на то и поставлены в сторожа, чтобы предупреждать людей об опасности.
Боготур Осташ был не один, а с дружиной в двенадцать всадников. Нельзя сказать, что дружинники ладно снаряжены, но на вид крепкие. Буряга слегка приободрился. Все-таки не по своей воле он ударил в било, а по требованию боготура, который был ставлен на рубежи Великим князем, а значит, имел право обращаться к народу через головы городских старейшин.
Встревоженные берестяне дружно собрались на городскую площадь. Буряга глазом моргнуть не успел, как лобное место близ детинца было окружено гудящей толпой. Вопросы сыпались на Бурягу со всех сторон, но он хранил молчание, поеживаясь в теплом кожухе не столько от холода, сколько от предчувствия большой свары.
Открылись ворота детинца, и оттуда, в сопровождении пеших мечников, выехал наместник Борислав, которого Буряга вчера вечером оставил совсем в другом месте. Ловок Сухорукий, ничего не скажешь. К вечевому сбору не каждый князь выезжает на коне, многие из уважения к народу идут пешком а этот ведь не князь даже – наместник.
– Зачем собрал вече? – зло крикнул Буряге мечник Усыга. – Мутишь народ попусту.
– Умолкни! – неожиданно рявкнул на Усыгу стоявший рядом с начальником стражи Осташ. – Ты, я вижу, не только глаза пропил, но и совесть. Я, боготур Осташ, собрал вече по праву, данному мне Великим князем и кудесником Велеса, чтобы сказать слово народу.
– Не мешай ему, – бросил ретивому мечнику Сухорукий, – пусть говорит.
Борислав был на удивление спокоен и даже зевнул несколько раз, глядя на разгулявшуюся толпу умными прищуренными глазами. На лобное место он так и не поднялся, остался сидеть в седле, подчеркивая тем самым, что вече затеяно зряшное, а боготур Осташ просто беспутный отрок, не ко времени
– Как же не собирать вече, если вражья рать у ворот?! – возразил купцу Буряга.
– Путает он все, твой Осташ, – крикнул в толпу Дробень. – Мечники Усыги вернулись поутру из дозора и никого не обнаружили.
– Плохо смотрели, – огрызнулся Буряга. – Мои стражники натолкнулись на чужой стан в десяти верстах от Берестеня. С часу на час рать будет под стенами.
Большого доверия ни к Бориславу, ни к Усыге у берестян не было. Люди они пришлые, и кто знает, что у них на уме. Иное дело Буряга, который не первый год ходит в городских стражниках.
– Ну коли враг у ворот, то о чем же мы спор ведем, радимичи? – сказал неожиданно для всех Борислав. – Выходите на стены.
Дробень, готовившийся возразить Буряге, так и застыл с открытым ртом. Боготур Осташ тоже не нашелся, что сказать, ибо все нужные слова были уже произнесены Бориславом.
Вече дружно приговорило: чужих в город не пускать, назначить Борислава Сухорукого воеводой, а в помощники ему придать боготура Осташа и Бурягу. После вечевого приговора народ разошелся по домам – готовиться к отражению возможного напуска.
– Хитрит Борислав, – негромко сказал Осташу Доброга. – Надо с ним ухо востро держать.
Осташ понимал, что с вечевым приговором получилось неладно. А сам он не нашел нужных слов, чтобы разоблачить перед народом коварного Борислава. Вот тебе и бакуня: то слова идут с языка без всякой нужды, а то вдруг в глотке пересохло и все мысли выскочили из головы.
– Научишься еще говорить с народом, – утешил Осташа Доброга, – какие твои годы. А пока надо оттеснить Бориславовых мечников от ворот.
Однако оттеснить Сухорукого не удалось: своих мечников он посадил на Южные сторожевые вежи, а Усыгиных – на Северные. Осташу на распоряжения воеводы возразить было нечего, поскольку Борислав утверждал, что в опасных местах должны стоять самые умелые и хорошо снаряженные воины. Осташева же дружина и числом была мала, и мечи имела худшего закала, а о броне и разговора не было. Хорошие доспехи были только на Осташе и на Доброге. Первый свои доспехи получил от кудесника Сновида, а Доброге они достались от отца, который снял колонтарь с убитого турмана в Дальнем походе.
Городских ратников по стенам расставлял Буряга, лучше Борислава и Осташа знавший, кто из обывателей на что способен. Пока хлопотали об обороне, время уже подвалило к полудню. А о вражьей рати не было пока ни слуху ни духу.
– Так в десяти верстах, говоришь? – открыто усмехался в лицо Буряге мечник Усыга.
Подмерзающие на стенах ратники поначалу добродушно, потом все злее и злее стали ругать городских стражников боготура Осташа, устроивших в Берестене переполох и оторвавших людей от дела. Стой тут на ветру из-за чьих-то глупых страхов.