Шаутбенахт
Шрифт:
— Боже, сколько же илан приехало в эту страну!..
— Это у нас Лиля, — вступилась за подругу Геня, но тщетно.
— А как, милая Илана, вы называете себя, когда мысленно к себе обращаетесь?
— Я никак к себе не обращаюсь, — ответила Лиля. — А вы?
— О!.. Один — ноль… — Нолик выдвинул подбородок и, просунув за ворот рубахи два пальца, покрутил головой: душит белая. Его гардероб отличался постоянством — чтоб не сказать, страдал им: академический твидовый пиджак, гладкие темные штаны, помянутая уже белая рубашка и галстук, синий в белую крошку, под микроскопом принимавшую очертания
— Да это же Арнольд Вайс, да ты что! Поэт и исполнитель на гитаре, — объяснила Лиля Гене.
Между тем Кварц, неловко бросив Борису «старик», подошел к окну и вперился в одну точку. Когда ему случалось быть не в своей тарелке, ничто так не успокаивало, как вид, открывавшийся на крышу автомобиля — собственного, разумеется. Сверху твой автомобиль сигарообразен (что чужой тоже — не обращаешь внимания). Сравнению с сигарой он обязан, однако, не форме (чем сосиска в таком случае хуже?), а исходящей от него эманации роскоши, роскошной жизни, к которой делаешься причастен.
Борис тоже подошел к окну.
— Твое судно? — спросил он.
— Угу.
Борис воздержался от дальнейших комментариев. Он был из тех, чьи чувства и намерения двойной стеной отделены от поступков. В данном случае промежуток между стенами заполняли О и 3, действовавшие по принципу отравляющих веществ, — Осторожность и Зловредность. Поэтому, что бы он ни говорил Лиле, это не отражало его истинных желаний. Истинным желанием его, например, было жениться на миллионерше — он же своим поведением только отпугнул миллионершу. Теперь бы ему броситься исправлять промах, наверстывать упущенное — он же поворачивается лицом к окну и позволяет какому-то дергунчику расточать ей комплименты и любезности, на которые сам, впрочем, не способен в силу своей зловредности.
«Пусть, пусть, — думал он, — пусть, пусть, пусть… — Только одно слово, но емкое, вместившее миллион смыслов: пусть я шут, пусть циркач, так что же? — Пусть меня так зовут вельможи; пусть щебечет, это имеет смысл только в том случае, если особа сия в действительности является таковской, за каковскую выдает себя; пусть миловидна, пусть миллион за душой, еще неизвестно, какая нынче пойдет игра на бурсе [19] ; пусть миловидна, пусть причесана у лучшего дамского портного, красота — это еще не главное в жизни (заячьей губы он не разглядел)».
19
На бирже.
— Чай, оттуда еще? — произнес за его спиной голос Нолика. Речь была о ватном и глазированном деде-морозе, который стоял на одной из полок книжного шкафа, приспособленного под сервант. — Хорошо, изюмительно, — продолжал голос. — В сарачинской шапке белой, с бородою поседелой.
— Подумаешь, наелся сливок и блеванул
Нолик даже поперхнулся от неожиданности, и Геня долго стучала ему между лопаток.
— Се человек, — сказал он наконец, блистая слезами на ресницах.
— Се Борис.
— «Борис» —
— Почему? — с наигранным простодушием высшего спросил Нолик.
Борис смерил Нолика презрительным взглядом. Он был сам себе голова и терпеть не мог авторитетов, Нолик же, как он понял, слыл здесь авторитетом.
— «Боря» — значит «Борис».
— О, — усмехнулся Нолик, поворачиваясь к Гене, — да я вижу, здесь мир стоит. Простой, но целый, — и к Борису: — Но, смотрите, первый же случайный автомобиль может разнести его в щепы, ходите осторожно. Я так и вижу: он из-за угла…
Геня тихонько ущипнула Нолика повыше локтя. Не понимая, что на три четверти его речь — путеводитель по русской словесности, она увидела здесь намек на автомобиль как на возможное приданое Лили.
— Пойдемте же, пойдемте на кухню. Мне надо Пашку кормить. Будьте сегодня моим пажом.
На кухне Нолик опять подъехал к Пашке с разговорами. На этот раз с большим успехом. Растягивая ложку на несколько глотков, пуская фонтаны бульона и слюней на стол и на рубашку, Пашка дал настоящую пресс-конференцию.
— Кем ты будешь, когда вырастешь большим?
— Совсем большим?
— Да.
— Вот таким большим? — Пашка развел руки в стороны, оставив ложку плавать в тарелке.
— Да. А может быть, даже еще больше.
— Тогда вот таким? — Руки его раскинулись по вертикали. — Как слон?
— Ну, предположим. Или как дом.
— Нет, я хочу быть как слон. — Это насмешило его, и он начал «гыкать» и смеяться, приговаривая: — Я буду, как слон! Слон больше, чем дом!
— Слушай, парень, ешь и не дури, — сказала Геня, но Пашка долго не мог успокоиться, и Гене пришлось на него цыкнуть.
Нолик же продолжал:
— Скажи, Павлик, а какая девочка у вас в классе самая красивая?
— Никакая, они все противные.
— А ты их бьешь?
— Да!
— А у тебя есть друг?
— Да, есть!
— А как его зовут?
— Арье.
— А он тоже бьет девочек?
— Да!
— А у вас есть в классе дети, у которых текут сопли?
— Но-о-лик, — сказала Геня.
— Есть, арба [20] , — ответил Пашка.
— Ну, а как зовут вашу учительницу?
20
Четыре.
— Моника.
— А у нее на каждом пальчике по колечку?
— Нолик, умоляю, вы развращаете мне ребенка.
Поскольку хозяин мухой прилип к стеклу, гости постепенно сгруппировались вокруг Гени на кухне. Лиля хлопотала вместе с ней у плиты и даже была в фартуке. Нолик теоретизировал на уровне поваренной книги. Борис стоял, скрестив руки на груди, третью, воображаемую, он держал на эфесе шпаги.
Вняв совету Нолика, Геня решилась разнообразить меню еще «подливкой по-сефардски» — помидорами, жаренными в масле с мукой, луком и перцем. «Все специи годятся, давайте всё, что есть». Нолик также получил фартук и нож в руки.