Шайка светских дам
Шрифт:
— Не кричи. Больно тебе не будет, — спокойно сказала она.
И он замолчал и только смотрел, как завороженный, на это красивое безжалостное лицо, склонившееся над ним. Мона Лиза, вспомнил он, она похожа на Мону Лизу. Только Мона Лиза — тёплая. А эта — замороженная, как треска в супермаркете. Господи, бывают же такие отродья!..
Спрашивали его по очереди. То щелеротый, то женщина. Спрашивали всё про то же. Где Алла? Где её знакомые? Где она может быть?
А он орал всё про неё. Про то, что сука. Что украла его лучшие годы. Что жизнь его растоптала
Он рассказал всё. Щелеротый был недоволен.
— Ещё, — коротко приказал он.
Красотка пожала плечами:
— Точно не выдержит!
— Наплевать!
Второго укола сыворотки разум художника Волынова действительно не выдержал. Когда он пришел в себя, никого на старой даче уже не было. Только на заросшей лужайке остались колеи от машин. И он никак не мог вспомнить, как он сюда попал и что он здесь делал. Понемногу мысль его распространилась дальше и споткнулась о странный вопрос: а кто я? Как меня зовут?
Он сидел на примятой колесами траве, тер в задумчивости щетину на щеках, раскачивался и все думал: имя, какое оно, мое имя? Кто я? Что я должен делать? Куда идти? К кому я должен идти? Что сказать?
— Алла… — тихо бормотал он. Это было единственное слово, которое он вспомнил. Но он не знал, что это — имя человека, название места, глагол?
Он почувствовал, что хочет есть. Рванул горстью траву, сунул в рот. Жевал задумчиво, как жуют коровы. Как будто всегда так делал.
— Алла! Алла! — повторял он спустя несколько дней, когда выбрел к какому-то городу или посёлку.
С этим словом совался он к прохожим, словно они могли ему что-то объяснить. Его жалели — принимали за мусульманина, который пережил какую-то страшную трагедию. Давали поесть. Давали деньги. Одежду. Деньги он терял. Он не помнил, что нужно с ними делать.
26. Шантаж по всем правилам
— Вот и всё. — Тамара закрыла крышку чемодана. Свистнула «молния» — чемодан закрылся легко. Он был полупустой. Она почти ничего не брала с собой из этой жизни.
— Тольку сразу отвезу в клинику — нас уже ждут. А там — будет видно.
Обниматься не хотелось. И клясться в дружбе, и давать обещания звонить. В который раз Сима хотела спросить: «Зачем?» Но уговаривать Тамару не имело смысла. Она уезжала в Германию. Чтобы сделать сыну операцию. А потом?
Потом и будет потом.
— Ты не вернёшься, — это был не вопрос, а ответ.
— Не знаю, — сказала Тамара, но это был ответ «да».
Молча они пошли к воротам. Ещё минута, и все. Они больше никогда не увидятся. У Томы есть цель — вылечить сына. А как будет жить она, Сима? Дочь, конечно, есть и у неё. Что поделаешь, если безголовая дурочка насмотрелась боевиков с мелодрамами о нежных душах проституток. От этого она не перестанет быть дочерью. Пускай ее уже не перевоспитаешь.
— Не лезь в мои дела! Я взрослая!
Взрослая…
— Идиотка ты моя, — однажды сказала Сима. — Ладно, что поделаешь. Придётся любить идиотку…
Алёна посмотрела
— Почему машину не подогнали? — Сима так отвыкла, что ее приказы могут не исполняться, что даже не рассердилась — удивилась только. Да и думала только об одном — как трудно расставаться.
Поэтому, услыхав как гром с ясного неба «не велено», — она сначала обрадовалась: хорошо, что Алексей такой сильный человек, только он и может остановить упрямую Томку. В самом деле, зачем ей уезжать? В России теперь тоже лучшие врачи.
Уговаривала Тамару, что это недоразумение, что приедет Леша и, конечно, ее отвезут в аэропорт. Ну пусть на другой рейс. А сама надеялась: не отпустит, уговорит — он умеет!
— Сволочь! — рыдала Тома. Теперь она очень часто плакала.
«Нервы у Томки стали ни к чёрту, — думала Сима. — Подлечить надо».
Померанский вернулся так поздно, что уставшая, наплакавшаяся Тома уже спала. Сима, дожидаясь, зевала. «Линкольн» подобрался к дому так тихо, что она не услышала даже шороха шин. Очнулась от звонкого голоса Алёнки. Дочь выпрыгнула из машины первой, веселая, нагруженная какими-то свертками. Не дожидаясь отчима, помчалась к себе.
«Как не надоедают ей эти обновки?»
— Дорогая, — чмокнул холодными губами в щеку, — почему ты не спишь?
Смотрел осторожно, искоса: ну как опять расскандалится из-за дочери. Сима про себя усмехнулась. Она давно уже не устраивала ему скандалов. На рассказ про Тому бросил неожиданно сухо:
— Знаю! Завтра всё. Спокойной ночи, дорогая, — и ушёл, чмокнув ещё раз мёртвыми губами.
Бр-р-р! Сима поежилась. И как только бедная Алена… Чёрт, не надо об этом думать!
А утром гром грянул вторично. Да плевать ему, великому магистру, на всех генеральских соломенных вдов. Хочешь уехать, Томочка? Катись! Только сделай напоследок самую малость — познакомь со своим дружком Химиком…
— С кем? — от изумления Тома даже рыдать перестала. — С каким химиком?
— Суки примоченные! Вы мне фуфло не гоните. И не забывайте, что обе вы у меня — вот тут, в кулаке. И крысёныш генеральский тоже.
— Алексей! — вскинулась Сима, не веря ушам и глазам.
Движение было молниеносным. Она даже не успела понять, почему оказалась на полу. Нос и рот свинцово налились тяжестью через мгновение. Он что, ударил? Кулаком в лицо?
— Ах ты! — монументальная Тамара бросилась на обидчика, не выясняя причин его ярости.
— Н-на и ты, сука!
Но она недаром была когда-то офицером МЧС. Выучка оказалась прочной. Легко отбив кулак, она заломила негодяю руку, несколько раз тряхнула его, как мастиф зарвавшуюся мелкую шавку, а потом швырнула в стену с неженской силой. Проделав все это в мгновение ока, она и сама удивилась своей прыти. Никогда бы такого не провернула, если б речь шла о ней самой. Но женщина, которая защищает, — страшная сила.