Шайка светских дам
Шрифт:
— Будьте добры, пройдите сюда, посмотрите, это ваше? — попросили его.
Он и так знал, что там, на столе. «Чеки» героина он, глупец, прятал не слишком тщательно. Откуда ж мог знать, что нагрянут вот так, среди ночи?
— Что это? — сделал изумлённые глаза.
— Пока не знаем. Порошок белого цвета, расфасованный в целлофановые пакеты весом около одного грамма каждый. Всего сто тридцать пакетов, — диктовал мент в штатском.
Камуфляжник за спиной Волынова фыркнул под своей черной тряпичной маской. Художник вздрогнул.
Валил всё на Аллу. Но это не имело никакого
Обычная была история. Сперва художник попробовал «легонький» наркотик для вдохновения. Потом кое-что покруче. После того, как подсел. А с деньгами стало напряжно, «кормилец» подал идею толкать героинчик клиентам под видом заказчиков. Дело было непыльное и выгодное. Сначала боялся. Потом понял: никому ни до чего в этой долбаной стране дела нет. Таскалась к художнику золотая молодежь. А что? Портреты иметь нынче в моде. И вот — на тебе! Приплыл!
Через неделю отсидки в изоляторе готов был на все — сдать поставщика, съесть собственные экскременты, сознаться в убийстве Джона Кеннеди. Но его спрашивали только об одном — где Алла? Где Алла? Где может быть Алла? Родственники, подруги, любовники. Как будто у старой клячи могут быть любовники! Вначале думал даже, что его подозревают в ее убийстве. Не выдержал и… признался. Да, мол, укокошил бывшую женушку, а тело в реку сбросил ночью. Ищите, мол. Найдёте — ваша взяла. Надеялся, что на суде от показаний откажется, скажет — силой выбили, отпустят.
Ему вежливо объяснили: нет, гражданин Волынов, жену свою вы не убивали. Жива-здорова, обретается где-то гражданка Алла Волынова, и очень следственные органы нуждаются в ее появлении для получения какой-то особо важной информации. Конечно, за героин срок вам полагается немалый, но в случае содействия следствию смягчающие обстоятельства лишними не будут.
А он не знал. Чтоб она провалилась, эта Алла!
— Чего трясёшься, дохляк?
— Так б-б-боюсь…
— Правильно делаешь.
Три месяца, всеми забытый, отсидел Аркадий Семёнович Волынов в следственном изоляторе. Только раз пришёл нанятый Лизочкой адвокат — сообщить о том, что он, Аркадий Семёнович, отныне в браке с гражданкой Елизаветой Волыновой не состоит. Развелась с ним Лизочка.
И вдруг:
— Волынов! На выход. С вещами.
От свежего воздуха стало скверно, голова закружилась, привык к густой спёртой вони. В «Газели», куда его засунули внезапные «освободители», пинком задвинули бедолагу в дальний угол — воняет очень.
Везли за город, не завязав глаза, в открытую. Значит, отпускать не собираются, сообразил Волынов. В тюремной жизни сообразительней стал. Быстро научился понимать, что к чему. Конечно, и этим про сучку Аллу узнать захочется. Почему ж только не поверили, что он ничего не знает?
Ободранные комнаты ветхой дачи дышали гнилью и сыростью. Тут давно уже никто не жил. Это художника расстроило. Привезли в нежилое, стало быть, недолго собираются расспрашивать. Ничего. Он теперь крепкий орешек. На испуг его не расколешь, да и мордобой он терпеть научился. Пока везли — придумал. Есть у Аллы, есть любимая старая тетка, никто про неё не знал. А он узнал случайно, когда телеграмма пришла. Ну и пусть тетка померла. А на могилку-то Алла всё же ездила. Не может быть, чтобы там, в деревне этой, никто про нее не знал. А и не знает, так и фиг с ней. Пока эти все проверят, все времечко пройдет. И времечко это он даром не потеряет. Придумает. Выкрутится. Сбежит.
А «освободители» вроде ждали кого-то… И впрямь, такие мордатые мальчики сами вопросы, не решают. Ихнее дело — доставить и охранять. Да, явно ждут кого-то. Явно.
И кто-то ждать себя не заставил. Машины подъехавшей художник не видел — на полу сидел, в уголке прижавшись. Только тихий шорох шин услышал. Что, хозяин приехал?
Прибыли двое. Мужчина был старый, худой, жилистый, с гнусным холодным взглядом. А женщина молодая, красивая. Художник Волынов толк в женской красоте понимал. Такая телка вполне моделью могла быть, хоть на подиуме, хоть на картине. Снизу в глаза ему бросились красивые ноги. И фигура ничего, стройная. Дорогая одежда. Очки в даже на вид холодной оправе на загорелом или просто смуглом удлинённом лице с гладкими чертами. Идеальные щеки. Идеальный рот. Идеальный подбородок. Идеальная шея. Глаза почти не видны — очки-то дымчатые, но наверняка тоже красивые. Холодная, красивая и жестокая стерва. Очень красивая. Такой же тип, как его Лизочка. В такую женщину он мог бы влюбиться. Там и тогда, в прошлой жизни. В которую ему теперь не вернуться, нет, не вернуться.
Художник Волынов вспомнил, как он теперь выглядит и пахнет. Ему захотелось спрятаться. Превратиться в букашку и заползти куда-нибудь под пол. Букашке все равно, как она пахнет и выглядит. Букашка ест себе труху под полом и никого не боится и не стыдится. Сука Алла. Всё из-за неё. Да если б он мог до нее добраться, сам бы порвал на мелкие клочки! Неужели они этого не понимают? Художник начал всхлипывать. Жалко было себя нестерпимо.
Мужчина и женщина молча рассматривали его именно как букашку. Наконец мужик открыл рот, похожий на узкую длинную щель.
— Ну? — спросил он у «шестерок».
— Говорит, что ничего не знает, сука!
— Ага.
И снова тишина и молчаливое разглядывание. На этот раз нарушила молчание женщина.
— Не выдержит, — коротко бросила она.
— Ну и наплевать, — так же коротко ответил мужчина.
По его знаку «шестерки» подхватили художника под руки, водрузили на замызганный топчан. Морща носы, придавили руками и коленками. В руке женщины блеснул шприц.
— А-а-а! — закричал Аркадий Семёнович.