Шайтан-звезда
Шрифт:
Джинн попытался объяснить, как следует творить в голове собственный образ со всеми подробностями, и нетерпеливый гуль, прогнав по телу описанную Маймуном ибн Дамдамом волну, обратился в поразительное чудище – спереди он являл собой почтенного старца с длинной и ухоженной бородой, мечтой всей своей жизни, в тюрбане, в туфлях, но вместо штанов спереди свисали два полотнища ткани, и вместо фарджии тоже свисала с шеи и плеч полосатая ткань, а мохнатая спина и не менее мохнатые задница, ляжки и икры ифрита были, разумеется, обнажены.
– Клянусь Аллахом, когда повелителю правоверных
Но в конце концов, провожаемый благими пожеланиями, Хайсагур взмыл в небо.
Он посмотрел сверху на Пестрый замок и мысленно попросил Аллаха удержать Джейран от глупостей и Сабита ибн Хатема – от опасных поступков. Затем он сосредоточился на кольце и пенале, зажатых в ладони, и снова ощутил себя ныряющим в заводи, и лег на прохладную струю, и его словно потянули на веревке туда, где находился этот загадочный маг Гураб Ятрибский.
Сперва веревка была натянула на немалой высоте, затем как будто кто-то стал ее подергивать, и Хайсагур, решительно не представляя, куда он залетел, стал снижаться.
Он увидел город, покрытый мраком, и светлые стены городских укреплений, и стройные минареты мечетей, и вскоре обнаружил, что струя, несущая его, устремляется не куда-нибудь, а к городскому кладбищу.
– Наверно, мне следует сейчас принять образ покойника, завернутого в саван, – подумал Хайсагур. – Этот проклятый джинн толковал про рябь песков пустыни и оттенки скал, но ни слова не сказал о том, как сливаться с кладбищем! О Аллах, а что, если этот премудрый маг умер?
Гуль опустился за оградой, вообразил себя достойным купцом и тщательно себя всего ощупал во избежание скверных недоразумений. Затем он замер, стараясь даже не дышать, и прислушался к ночным звукам.
Он услышал вдали два голоса. Кто-то неторопливо шел вдоль ограды, беседуя. Хайсагур устремился навстречу – и его прыжок перерос в настоящий полет, так что он опустился на землю чуть ли не под самым носом у собеседников.
Один из них, молодой, был в скромной одежде ремесленника, другой – и вовсе в рубахе из белой шерстяной ткани, но на голове у него был талейсан, свисавший на плеч, – признак людей знания.
– И еще говорит Всевышний в священном предании: «Я был сокрытым сокровищем, и возжелал быть познанным, и, дабы быть познанным, сотворил всяческую тварь». Поэтому суфии и говорят, что наш долг – в меру сил постигать Аллаха и поклоняться ему, – продолжал старец размеренную речь. – И еще сказал пророк – да пребудут с ним благословение Аллаха и мир: «Стремление к знанию предписаны всем мусульманам и мусульманкам». Против этого ты, надеюсь, не станешь возражать, о дитя?
– Кто я такой, чтобы возражать пророку? – удивился юноша.
– Итак, мы условились, что ты стремишься стать обладателем знания, ибо таким образом ты приближаешься к Аллаху и рассчитываешь, что знание принесет тебе радость и удовлетворение. А теперь послушай притчу. Некий всадник проезжал однажды по дороге и увидел издали, как ядовитая змея вползла в рот спящему человеку…
Старец
По виду и повадкам Хайсагур опознал в нем суфия, беседующего с учеником, точно такого же, как тот, что смутил его душу рассказом о воде и одиночестве. Гуля озадачило, почему юноша не удивляется странному поведению змеи, но сразу же понял: этот ученик – из продвинувшихся на пути знания, и он научился пренебрегать условностями поучительных историй.
– Всадник подумал, что если он разбудит человека и сообщит ему о змее, тот, скорее всего, не поверит, примет его за безумца и убежит. А времени на длительные объяснения у него не было. Поэтому он подскакал к спящему, разбудил его ударом плети, погнал к дереву, под которым валялось множество гнилых яблок, и заставил его их есть, а потом велел пить большими глотками воду из реки. Человек проклинал его всеми известными проклятиями, а потом упал на землю, его стало рвать, и вместе с яблоками и водой он изверг и себя змею. И он стал униженно благодарить своего спасителя. Как ты полагаешь, о чем эта история?
– О слепоте не имеющих знания? – предположил юноша.
– Об ответственности тех, кто наделен знанием, – строго сказал старец. – И поразмысли об этом!
– О шейх, это уже не первая притча, которую ты рассказал мне и заставил размышлять над ее значением, – задумчиво произнес юноша. – Имамы в мечетях учат на примерах из жизни пророка и рассказывают предания, у суфиев – тоже короткие истории. Наверно, у всех народов во всех семи климатах наставники прибегают к притчам?
– Ты задал очень интересный вопрос, и мне даже трудно сразу ответить на него, – старик усмехнулся. – Я читал творения греков, живших еще до пророка, и наиболее понятны те, где мысли фалясифов излагаются в коротких и смешных историях.
– Чьи мысли, о шейх? – удивился ученик.
– Мудрость по-гречески называется «фальсафа», мудрецы, стало быть, «фалясифы», но «фалясиф» и «мудрец», тем не менее, не одно и то же. Наши мудрецы учат жить, руководствуясь знанием, а греческие, как мне кажется, о жизни думали менее всего. Их главный фалясиф Аристу считал, что величайшее счастье, охватывающее все блага, есть умопостижение, ибо истинное совершенствование людей заключается в том, чтобы предаваться фальсафе. Раз мои размышления делают меня счастливее – то и я, очевидно, тоже в какой-то мере фалясиф…
Хайсагур понял, что заслушался, и шагнул было вперед, чтобы поклониться шейху, но сразу же остановился и заново себя ощупал. Благодарение Аллаху, он не утратил пристойного вида, хотя держать в сознании множество мелочей, из которых складывается одежда, от полос на фарджии до кисточек на шнуре, поддерживающем штаны, было утомительно.
Уверившись, что все в нем соответствует облику сыновей Адама, гуль-оборотень вышел навстречу собеседникам с приветственным движением рук.
Старший из них, еще не сложив ладони для ответного приветствия, уже улыбнулся Хайсагуру – и столько было в этой улыбке доброты и понимания, что гуль и без вопросов убедился, что перед ним воистину прославленный Гураб Ятрибский, вечный странник на путях знания и истины.