Шел снег
Шрифт:
То и дело люди торопливо смахивали с себя падающие сверху горящие угольки, способные прожечь одежду. У кого-то уже загорелась меховая шапка. Гренадер схватил ее и ударами о ступеньку лестницы погасил пламя. На плацу конюхи и берейторы запрягали бесчисленные интендантские коляски. Лошадей спешно выводили из конюшни, крыша которой с минуты на минуту могла обрушиться. Испуганные лошади ржали, становятся на дыбы, не давая надеть упряжь, били копытами по мостовой.
Близился отъезд. Волнение и суета заметно усиливались, люди с криками метались из стороны в сторону. Чиновники в строгих
— На северной стороне обвалилась стена!
— Сир, Москву-реку необходимо форсировать в самые короткие сроки.
— Выезд через главные ворота, — уточнил Бертье.
Закрытые ворота и пожары серьезно затруднили и без того непростой выезд с территории Кремля. Узкие улочки, которые спускались к реке, оказались перекрыты огненным сводом, местами путь преграждали обрушившиеся части зданий.
— Вот здесь, сир, не было сильных пожаров, и это самое лучшее место для движения.
— Сир, мы завернем вас в наши шинели и понесем.
— Будем возвращаться, — сказал император исключительно спокойным голосом.
Его сюртук уже прогорел в нескольких местах от падающих с неба угольев.
Себастьян был уверен, что вместе с императорской свитой он в числе первых уедет из Москвы, еще задолго до того, как в пламени пожара окажется Кремль. С черным от пепла и дыма лицом он брел по площади. Дойдя до длинной парадной лестницы, по которой поднимался император, он остановился: у молодого человека были слабые ноги, и он быстро уставал от ходьбы…
Вокруг по-прежнему суетились гражданские чиновники, упаковывая добро, похищенное из кремлевских подвалов. Тюки и ящики они запихивали в бездонные утробы своих экипажей, а что там уже не помещалось, искусно, по-хозяйски, увязывали и крепили на крышах. Постоянно сбивая с одежды горячую золу, Себастьян шел вдоль вереницы перегруженных повозок и карет. Барон Фен прикрывал лицо большим платком, сложенным в несколько слоев, но Себастьян узнал его по мундиру.
— Господин барон!
Дверца была закрыта, и барон ничего не слышал. Он дремал себе между беломраморных богинь, свернутых ковров и набитых мешков.
Себастьян постучал по стеклу, и дверца отворилась.
— Господин Рок, что вы тут делаете?
— Я был с его величеством…
— Однако же теперь вы не с императором! А ведь сегодня ночью вы должны быть на дежурстве?
— Да…
— Вы дезертир! Кому его величество будет диктовать свои послания, если пожелает того? Бегите, живо! Нет, постойте! Какое решение принял император?
— Вместе с начальником главного штаба он возвратился в свои апартаменты. Больше я ничего не знаю.
— Все, проваливайте! — сказал барон Фен, неожиданно резко хлопнул дверцей экипажа.
Как и большинство военных, д’Эрбини находил удовольствие в подчинении, что позволяло не утруждать себя никакими мыслями. Был он человеком простым, любил плотские наслаждения, и вкусы у него были самые обычные, как у всех. Бездействие мучило и утомляло его. Проблемы отдыха для него не существовало. Тоска вселенская — мусолить
Капитан и раньше терпеть не мог мадам Аврору и ее балаган — этих кривляк и притворщиц. Но его раздражение достигло предела, когда мадам Аврора во всеуслышание заявила, что капитан принес слишком скудный провиант, и что слова доброго от него не услышишь. Д’Эрбини что-то пробурчал в ответ и оставил ей свою долю осетра — лишь бы успокоилась. Затем он вышел и поднялся на колоколенку церкви, в которой нашла приют вся труппа. Ему хотелось изучить обстановку и наметить план дальнейших действий. По времени уже должно было светать, но никаких признаков рассвета капитан уловить не мог.
От чудовищных бесчисленных пожаров над городом образовалось густое черное облако дыма. Огненные столбы возносились к небу, словно торнадо. Д’Эрбини едва различал высокие крепостные стены Кремля. К этому часу пожары еще не охватили северную часть Москвы. Именно там капитан рассчитывал выбраться из города и, следуя вдоль реки, догнать однополчан. Он собрал своих неказистых бойцов, отругав при этом сержанта Мартинона за дурацкую ливрею, и велел выводить лошадей из церкви. Разбитые от усталости, комедианты, конечно же, не проснулись от звонкого цокота копыт уходящих лошадей…
Всадники д’Эрбини медленно продвигались на север. Следом, буквально по пятам, их догонял вездесущий ненасытный пожар. Маленький отряд проехал через каменную арку, крытую черепицей, попал на улицу, застроенную небольшими бревенчатыми домиками, и вскоре оказались на каком-то пустыре. Изголодавшиеся худющие собаки рылись в груде трупов. На земле валялись расстрелянные русские мужики со связанными за спиной руками и с повязками на глазах. При появлении людей псы злобно залаяли, шерсть на загривках встала дыбом. Их морды были в крови, а в пасти у некоторых виднелись куски человеческого мяса. Один из псов метнулся к лошади капитана. Д’Эрбини стал размахивать саблей, но пес не убегал, а все норовил укусить его за ногу. Опасаясь за свою кобылку, капитан спешился и убил псину. Однако на смену ей уже мчалась вся свора. Раздались выстрелы. Отощавшие псы с удовольствием принялись за теплые трупы своих павших собратьев. Воспользовавшись этим обстоятельством, драгуны всех их порубили саблями и подавили прикладами. Стараясь не смотреть на изуродованные клыками трупы русских, солдаты продолжили свой путь. Через пару километров они вновь увидели трупы висевших на столбах поджигателей. Один из них — казак с красиво подстриженными усами — был изрешечен пулями, и не нашлось руки, чтобы закрыть его светлые очи…
— Господи-и-и-н!
Д’Эрбини возмущенно остановил лошадь. Сзади Полен тросточкой хлестал по крупу своего упрямого ослика. Капитан вздохнул и, изображая на лице страшную усталость, повернул обратно. Ослик вздрагивал от боли, но идти не хотел.
— Месье, не бросайте меня в этих проклятых местах!
— Чего я не могу бросить, так это военную форму. Мало-помалу ты научишься грабить, воровать, раздевать…
— Но здесь же одни мертвецы…
— Вот уж дались тебе эти мертвецы.