Шел снег
Шрифт:
— Вы полагаете, лейтенант, что теперь можно сидеть, сложа руки?
— Господин капитан, здесь полно пьяных каторжников, которые совершают поджоги вот такими штучками…
Лейтенант бросил д’Эрбини небольшую пику. Капитан внимательно осмотрел ее.
— Вот такими просмоленными пиками они и орудуют, — сказал гусар и поехал к своим людям, которые не спускали глаз с предполагаемых поджигателей.
Д’Эрбини вместе с труппой направился к церкви. Проходя вдоль рощи, они увидели добрый десяток висевших тел — неплохой завтрак для воронов и волков. Орнелла опустила глаза и подняла голову лишь тогда, когда они подошли к храму. Ей казалось, что она попала в другой мир: и в боковых нефах, и между колоннами, и перед клиросом сияли согни свечей. Чьи руки зажгли их?
— О, Катрин, — прошептала Орнелла, — как мне все это надоело…
— Мне тоже…
— Я иду за продуктами, — сообщил д’Эрбини. — Устраивайтесь в этом приделе. Мартинон, ты и ты — за мной! Остальным привязать лошадей к балясинам алтаря!
— К чему привязать?
— Эх ты, невежа! Вот к этим золоченым деревянным штукам.
Капитан старался не думать об усталости и сомнениях. Однорукий, исполосованный шрамами, д’Эрбини твердо сжимал эфес сабли при воспоминании об обычных человеческих желаниях и слабостях. Порой ему почему-то хотелось окунуться в мирную деревенскую жизнь. А то вдруг представлял себя хозяином гостиницы, потому как любил людей, вино и сочных золотистых пулярок на вертеле. Какой неуместной показалась ему мысль о нежной курятине в этот сентябрьский день в горящей Москве, где правят бал каторжники и волки.
Д’Эрбини долго бродил по улицам со своими голодными и оборванными солдатами. Сам он надел один из зеленых сюртуков и серые короткие штаны; его смятая в лепешку каска осталась в руинах особняка Калицына. Наконец, они оказались в квартале с несколькими церквями и множеством небольших одноэтажных домиков с покатыми крышами, чем-то напоминавших швейцарские шале. Перед каждым домом имелся маленький сад; все участки были обнесены невысоким забором.
Будет чертовски плохо, если не удастся перехватить чего-нибудь на зуб. Не оставалось ничего другого, кроме как методично обшаривать эти домики. Один из драгун уже собрался было взломать замок и размахнулся прикладом, как мимо галопом пронеслись уланы. Один из них успел крикнуть.
— Осторожно с дверями! Могут быть сюрпризы!
Драгун так и застыл с поднятым ружьем и полуоткрытым ртом.
— Ты что, не слышал, осел? Давай через окно!
Они оторвали ставень и выбили в окнах стекла. Капитан забрался внутрь и стал осматривать дом: лавка, табурет… Сделал шаг, другой. Под сапогом хрустнула веточка. Возле двери хозяева оставили охапки хвороста и древесной стружки, а напротив — неподвижно закрепленное ружье. Присмотревшись, д’Эрбини заметил веревку, протянутую от двери к курку. Вот и сувенир, о котором говорил улан: если бы они вышибли дверь, то сработал бы курок и от выстрела загорелся бы сухой хворост.
В окно сунул голову Мартинон.
— Господин капитан, там, в саду мы саблями прощупывали землю и наткнулись на какой-то сундук.
Солдаты быстро откопали находку и открыли ее без особого труда. Там оказалась посуда. Поиски продолжили в соседних домах; осторожно втыкая сабли в землю, обыскали погреба; в одном из домов в печке нашли картечную гранату,
Под порывами сильного восточного ветра огонь уверенно приближался к Кремлю. Моросил бесконечный мелкий дождь. В клубах черного дыма скрывались колокольни. От такого зрелища кошки скребли на душе у Себастьяна. Сидя на диване в большом салоне, где он так и не сомкнул глаз, молодой человек пытался избавиться от жутких видений: вот Орнелла в объятиях пламени, ее волосы вспыхивают, словно факел, она куда-то бежит… Но нет, ведь мадам Аврора знает Москву, ее окольные и кратчайшие пути, ее западни, она не даст им попасть в огненный плен, убеждал самого себя Себастьян.
В эту ночь от зарева пожара было светло, как днем. Себастьян встал, взялся за горячую бронзовую ручку застекленной двери и при этом едва не обжег руку, вышел на террасу. Пожары уже уничтожили пол-Москвы. Пахло пеплом, смолой и серой. Со стороны базара то и дело слышались взрывы — на воздух взлетали складские помещения. Себастьян в поту вернулся в салон, чтобы хоть как-то успокоиться.
Император спал. Подготовку письма царю отложили. Наполеон лег спать рано, желая как следует отдохнуть после тяжкой ночи, проведенной в грязном дорогомиловском особняке. Никто из окружения его величества до сих пор не решался поговорить с ним о том, что нужно уходить из Москвы. Маршалы Бертье и Лефевр, обер-шталмейстер Коленкур и другие высокопоставленные особы шушукались на эту тему в углу приемной. Наконец, сообща решили, что к Бонапарту пойдет маршал Дюрок: именно ему меньше других попадало от императора. Однако на этот раз беседа маршала с Бонапартом шла на повышенных тонах, и это было хорошо слышно в приемной.
Действительно, как убедить монарха оставить ставший небезопасным Кремль и расквартировать войска по окрестным деревням, раз уж не удается потушить пожары в городе? Как отреагирует на это император? Плохо, в этом никто не сомневался… Бертье по своей давней привычке грыз ногти, Коленкур время от времени поглядывал на дверь, Лефевр молча изучал носки своих сапог. Явился посланец и сообщил, что слуги уже одевают Бонапарта.
Через минуту вошел император, насупившийся и раздраженный. Констан на ходу поправляет ему сюртук. Наполеон подошел к окну и замер, глядя на зарево пожаров, его лицо исказила брезгливая гримаса:
— Дикари! Дикари, как и их предки! Скифы!
— Сир, Москву следует покинуть немедленно.
— Бертье, идите к черту!
— Мы к нему уже пришли.
Наполеон с презрением пожал плечами и поднес к глазам театральный бинокль. Внизу, на фоне яркого оранжевого света хорошо было видно, как канониры пытаются гасить падающие искры. Несмотря на их старания, уже дымилась льняная пакля, которой были законопачены щели в зарядных ящиках. И кому только пришло в голову так по-дурацки разместить их? Того и гляди, на воздух взлетят четыреста ящиков с боеприпасами.
На крыше Кремля солдаты-гвардейцы сметали принесенную ветром горячую золу и мелкие угольки, светящиеся малиновым светом. Из окон Сената солдаты выбрасывали архивные папки, чтобы лишить огонь дополнительной пищи. Бумаги летали в воздухе, иногда воспламенялись и превращались в хлопья серого пепла. Новые пожары занялись в западной части города, и совсем уж рядом загорелись дворцовые конюшни и арсенальная башня. Ударили в набат. Восточный ветер усиливался, дрожали, звенели оконные стекла.
— Пойдемте, посмотрим, — сказал император, взяв под руку Коленкура.
Мамелюк Рустам открыл дверь, предусмотрительно обернув бронзовую дверную ручку платком. В противном случае он рисковал обжечь руку. В лицо дохнуло сухим жаром.
Свита покинула императорские апартаменты и по парадной лестнице спустилась вниз в клубах дыма и пепла. Одни прикрывали рот и нос платками, другие набрасывали на головы шинель. За Наполеоном и его свитой двинулись гренадеры в серых шинелях и с примкнутыми штыками. Себастьян поглубже надвинул на лоб свою шляпу, поднял воротник плаща и пошел следом.