Шелестят паруса кораблей
Шрифт:
Последние слова, а главное, требовательный тон Головнина явно не понравились английскому адмиралу. Он решил закончить беседу.
— Господин лейтенант. Я знаком с положением вашего судна и целями вашей экспедиции пока только в самых общих чертах. Обещаю вам незамедлительно рассмотреть ваше дело и вынести решение.
С этими словами он поднялся, давая понять, что считает разговор оконченным.
Вернувшись на шлюп, Головнин ознакомил с содержанием разговора офицеров «Дианы». В каюте Головнина они сдерживались, но на палубе досталось и коварному Альбиону,
Отпустив офицеров, Головнин тут же, не ограничиваясь словесным заявлением, сел за официальное письмо к Барти.
— Я прошу тебя, Петр Иванович, — обратился он к Рикорду, — свезти это письмо адмиралу, передать его лично и потребовать скорейшего ответа.
Прошло пять дней. Ответа не было. Сам Барти отбыл в Капштадт. Головнин решил ехать в Капштадт вслед за адмиралом.
Опять последовали учтивый прием и учтивые отговорки. Барти сообщил, что так как и командором Роулеем и им самим все дело уже было представлено на рассмотрение правительства, то теперь он никак не может до получения ответа сообщить командиру «Дианы» окончательное решение.
Оставалось вооружиться терпением и ждать.
Каждый день приходилось разрешать насущные вопросы. Надо было кормить команду, выплачивать жалование. Время шло, ресурсы были далеко не бесконечны. За каждый фунт овощей, за свежее мясо нужно было платить наличными, а деньги были на исходе.
Третьего декабря пришел из Англии конвой и вместе с ним «Рейс Хорс», вышедший из Англии семнадцатого сентября. Но оказалось, что он не привез никакого ответа адмиралтейства даже на официальный рапорт Роулея о задержании «Дианы».
На следующий день на борт «Дианы» прибыл английский офицер. Головнин с дурным чувством распечатал привезенный им пакет. Барти требовал от командира «Дианы» письменного обязательства не покидать порт до получения ответа из Англии. В противном случае адмирал грозил свезти команду «Дианы» на берег и держать всех матросов и офицеров на положении пленных.
Подавленный и угрюмый сидел Василий Михайлович, когда к нему в каюту вошел Рикорд.
Головнин молча протянул своему помощнику письмо адмирала.
— Какая наглость! — воскликнул Рикорд. — И ты подписал?
— А что сделал бы ты на моем месте?
Рикорд несколько секунд подумал и тихо, но твердо сказал:
— Поступил бы так же.
«Диана» была отведена в еще более дальний угол залива. Потянулись новые недели ожидания. Все труднее становилось с продовольствием. Головнин отправил адмиралу Барти письмо, но лишь в феврале получил ответ, в котором адмирал глухо обещал снабжать команду провиантом, а деньги рекомендовал получить «на счет и веру российского императорского правительства» от частных агентов, имевших конторы в Капштадте.
Прошло несколько дней, но снабжавший «Диану» провиантом агент Палиссер никаких указаний от английского командования не получал. Это было грубым нарушением международных обычаев. Даже захваченным в плен корсарам выплачивались ежемесячно денежные суммы и выдавался провиант по особому рациону.
Слух о затруднительном положении «Дианы» пошел
— Своим поведением Барти освобождает вас от данного вами слова.
Когда Головнин передал эту фразу Рикорду, тот воскликнул:
— Так он же тысячу раз прав!
— И ты бы лично решился...
— Ни минуты не колеблясь!
Рикорд напомнил Головнину об аналогичном случае с английским полковником Паком и генералом Бересфордом, попавшими в плен к испанцам. Оба жили на свободе в Буэнос-Айресе, дав честное слово испанскому командованию. Оба получали от испанского правительства довольствие и деньги. Но стоило губернатору кое в чем ухудшить режим пленных, и оба они сочли себя свободными от данного слова. При первом же удобном случае они оказались на борту английского судна. Английское правительство оправдало обоих офицеров и даже вернуло обоим им чины.
Участвуя в боях с испанцами, полковник Пак попал в плен вторично. Испанский генерал мог отнестись к нему особенно строго, но он по всем статьям уравнял Пака со всеми прочими попавшими в плен английскими офицерами.
— Согласитесь, Василий Михайлович, что наше положение в вопросах чести напоминает случай с Паком, а разница целиком в нашу пользу.
— Дорогой Петр Иванович! Вопросы чести в данном случае меня не беспокоят. Мы вели себя с англичанами корректно, тогда как Барти и лондонские власти ведут себя неблагородно. Барти дошел до того, что пытался даже принудить нашу команду ремонтировать пострадавшие английские корабли. Ты знаешь, я отказал наотрез. Барти не выполнил обещания о снабжении нас провиантом, а продовольствие у нас на исходе. Нет, моя совесть офицера императорского флота спокойна. Но разве просто уйти из гавани, переполненной фрегатами и корветами британского флота?
— Да, трудно, рискованно, но не невозможно...
С присущей ему обстоятельностью и привычкой учитывать все последствия поступков, с обостренным чувством ответственности, Головнин упорно и последовательно обдумывал план бегства из этого почетного, но все же плена. При этом надо было сохранить честь российского флага незапятнанной.
За время годичного плена Головнину пришлось вступить в деловые отношения с рядом негоциантов — англичан и голландцев. Создались взаимные обязательства. За последние недели, во избежание расхода сухарей, «Диана» набрала порядочно муки, зелени, живности. Уйти, не уплатив, неблагородно. Выплатить сразу по счетам — подозрительно.
Посоветовавшись с Петром Ивановичем, Головнин решил оставить письмо господину Сартину, в доме которого они снимали комнату в Капштадте, — с просьбой расплатиться с их поставщиками. На честность этого видного коммерсанта можно было положиться, тем более что сумма, которую он мог бы выручить за оставляемый дорогой хронометр, превышала скромную задолженность командира «Дианы». Найдены были пути к ликвидации и других обязательств. Оставалось достойно объяснить английскому командованию причину ухода «Дианы».