Шелковая жизнь
Шрифт:
– Уеду я отсюда… – неожиданно сказал Пулат.
– Куда?
– А-а… в Нью – Йорк, – просто и буднично, как «А-а… в Ташкент», сказал он.
Я на всякий случай кивнул. Словно и для меня махнуть в Нью – Йорк – это обычное дело.
Потом мы долго ехали на троллейбусе по Москве и разбежались, обменявшись телефонами. Пришёл я в квартиру тётки глубоко за полночь и сразу завалился спать. Мне выделили раскладушку в прихожей. Во сне я заблудился под огромными деревьями. Костлявые ветви скрипели под ветром. Я просыпался, ворочался. Трещали пружины. Засыпал – и снова искал дорогу домой…
Утром
– Ии – и – и-и – и – и-и – и – и-и – и – и-ищь… – разбудил меня протяжный хриплый вопль.
Я вскочил с дивана, не понимая: сон это или явь?
Встречать двухтысячный год я приехал из Москвы в Ташкент к родителям. Много лет уже прошло, как мы переехали с улицы Гоголя в многоэтажную новостройку в районе Кашгарки. А сам я давно стал «новым москвичом», но не переставал скучать по родному городу.
Две недели отпуска пролетели быстро. В последнее перед возвращением утро я заспался. Накануне мы до ночи сидели на кухне с братом Петром – выпивали, спорили о том, когда начнётся двадцать первый век: в этом году или в будущем? Вспоминали улицу Гоголя, «Шара-Бара», «Кислий малакё», «Кирасин», «Мусорного директора», «Старьёвщика»…
– Ии – и – и-и-ищь! – вопль повторился.
Он доносился с улицы – через приоткрытое окно моей комнаты на восьмом этаже ташкентской квартиры. Я выглянул из окна во двор…
– Ве – еи – и-и – и – ищщщь… – ближе и громче раздался протяжный и хриплый стон. – Ве – еи – и-и – и – ищщщь… Старий веищь биром!
Это шёл по улице и кричал старьёвщик в длинном халате, с мешками, перекинутыми через плечо. Шёл он, как всегда, согнувшись в три погибели, хотя мешки были почти пустые. Сделав ещё десяток шагов, он остановился, снял с плеча мешки и, не разгибаясь, но запрокинув голову, стал озираться – крошечный силуэт средневекового человечка в окружении бетонных девятиэтажек.
В окна никто не выглядывал, рамы были закрыты, балконы – пусты, на тротуарах – ни одного прохожего. Словно вымерла Новая Кашгарка [23] . Старьёвщик постоял немного на перекрёстке между домами, затем вскинул мешки на плечо и пошёл дальше.
Это был тот самый одноглазый бухарский еврей с Гоголевской улицы моего детства. Откуда он здесь взялся – из машины времени?
– Веи – и – и-и-ищь! – ещё раз крикнул старьевщик и, оглянувшись в последний раз, скрылся за углом.
23
Новая Кашгарка – район махалли Кашгар, северной окраины «русского» Ташкента. После землетрясения 1966 года одноэтажная «глинобитная» Кашгарка была разрушена. Эту территорию застроили однотипными четырех и девятиэтажными жилыми домами. В настоящее время это уже «почти центр» города – микрорайоны Ц-5 и Ц-6.
Я долго стоял у окна и вслушивался – крик больше не повторился. Был необыкновенно тихий, прозрачный
Я уверен, что старик мне не привиделся. Но это был последний раз, когда я видел его и слышал на ташкентских улицах: «Старий ве – еи – и-и – и – ищщщь биром!»
Двадцатый век кончился.
…На земле, раздвинув ноги, сидел мужичонка – оборванец. Он был настолько грязен и загорел, что понять кто он – узбек, или русский, было невозможно. Между ног его, на расстеленном мешке, лежал «товар». Это была редька – пыльная, увядающая, с крысиными хвостами корней. Страшная редька…
Мужичонка ловил взгляды покупателей и тянул к ним руку.
– Э – э – э! Дищевле отдам! – шепелявил он. – Со – орт такой!
Мошонка с ушами
Этот ёжик пришёл к нам во двор нашего ташкентского дома на улице Гоголя, 76.
Мне было тогда лет шесть.
Накануне дед подарил мне карманный фонарик с квадратной батарейкой и рефлектором, который управлял лучом – его можно было делать и очень широким, и совсем узким и ярким. Фонарик я решил испытать в саду и впервые целый день с нетерпением ждал ночи. Так-то я её терпеть не мог, потому что, как только наступал вечер, меня сразу же загоняли спать. Но сегодня, в связи с испытаниями фонарика, я получил желанную отсрочку.
Наконец стемнело, и мы вышли в сад. Дед выключил освещение. Сразу же стали видны яркие звёзды на небе. Ещё через несколько мгновений я услышал шорохи в листве кустов и деревьев. Всё громче и громче – они доносились то слева, то справа. Я испугался и даже забыл про испытание.
– Ну, включай, – сказал дед.
Я стал жать на никелированную кнопочку, но она не сдвигалась.
«Не вверх, а вниз…» – вспомнил я, чему меня учили накануне. Фонарик вспыхнул неожиданно и ярко, как настоящий прожектор, – прямо деду в усы. Я закричал:
– Ура! Работает!
Дед прикрыл глаза ладонью.
– Не в лицо – под ноги свети!
Я перевёл луч на садовую дорожку, на которой мы стояли.
И сразу увидел его.
Передо мной, в луче света, топтался морщинистый, розовый шарик на тонких ножках и с прозрачными мохнатыми крылышками…
Шарик не убегал, не улетал и доверчиво смотрел на меня глазами – бусинками снизу вверх.
– Это ещё что такое? – удивился дед.
Мы присели над шариком, чтобы получше его разглядеть.
– Какая-то мошонка с ушами, – удивился дед. – Да это ёжик!
– А где же иголки? – спросил я.
Одного ежика я уже видел – он жил под холодильником, дома у папиного друга, композитора Бровцина. Но тот был с иголками и злющий. Он меня уколол.
– Ай – я – яй… лысый ёжик, – только и сказал дед. – Ты, давай, не трогай его…
Но я и сам побаивался, хотя уже протянул ладошку: на спине ежа я разглядел несколько иголок, задорно торчащих в разные стороны.
За нами вспыхнул яркий свет – это мама зажгла свет на крыльце.