Шелковый соблазн
Шрифт:
— Два кусочка, если нетрудно. Эйвери приподняла бровь:
— Два? Хотя, да, понятно, почему два.
— Вам кажется, что меня нужно немного откормить? — насмешливо уточнил Маркус.
— Вы сами это сказали.
Серебряными щипцами положив ему два кусочка сахара, Эйвери любезно протянула Маркусу чашку и блюдечко.
— Спасибо, — поблагодарил он, принимая чашку одной рукой, а второй помешивая кофе ложечкой.
И Эйвери вдруг поймала себя на том, что не может отвести завороженный взгляд от этих сильных рук и тонких пальцев. Такие
«Мне определенно нужно почаще гулять и общаться с людьми», — решила она, пытаясь успокоиться. Ведь после смерти отца она практически не выходила из дому, если не считать короткую поездку в Нью-Йорк, чтобы поддержать лучшую подругу Маки, когда той пришлось распродавать материнское наследство. Ей определенно пора что-то менять в своей жизни.
Но как бы там ни было, Маркус Прайс явно не для нее.
— Что же касается коллекции Каллена… — начал Маркус, отпивая кофе.
Я не собираюсь ее продавать, и мне больше нечего вам сказать.
Эйвери уже начинала терять терпение, ведь никто даже толком не мог понять, почему она так упрямо отказывалась продавать картины, собирающие пыль в ее особняке в Лос-Анджелесе. Пусть где-то в глубине души она и понимала — ей нужно с ними что-нибудь сделать, например выставить в музее или галерее, чтобы ими могли наслаждаться люди, разбирающиеся в искусстве куда лучше ее. Но она просто еще быта не готова расстаться с ними. Отец всю жизнь собирал работы импрессионистов, и Эйвери с самого детства привыкла видеть его радость и удовлетворение, когда ему удавалось заполучить очередное полотно.
Форрест Каллен так искренне и нежно любил каждую свою картину, что Эйвери иногда даже им завидовала. Нет, она, конечно, знала, что на свой манер отец очень любит и ее, но даже после смерти матери, а ей тогда было всего пять лет, они с отцом никогда не были близки. И Эйвери всегда чувствовала, что у отца было лишь две великие любви в жизни — его жена и его коллекция. И теперь она просто не могла взять и продать единственную связывающую ее с отцом ниточку, ведь она всегда его чуть ли не боготворила. Только эта коллекция и сад в лондонском особняке помогали ей почувствовать себя хоть чуточку ближе к нему и ослабляли боль от потери.
Но тут Маркус резко оторвал ее от воспоминаний о прошлом и вернул к реальности.
— Уверен, вы хорошо понимаете, сколько эта коллекция может вам принести, если найти подходящих покупателей.
— Оглянитесь вокруг, Маркус, — насмешливо улыбнулась Эйвери, — с деньгами у меня пока что все в порядке, и пара долларов мне погоды не сделает.
— Ладно, тогда как насчет того, что эти картины заслуживают оказаться в руках тех, кто действительно может оценить их по достоинству?
Эйвери замерла на месте. Неужели Дэвид ему сказал, что большая часть картин ей даже не нравится? Нет, даже он
— Вы хотите сказать, что я не могу оценить коллекцию моего отца? Вам это не кажется немного самонадеянным?
В ответ Маркус прищурился и пристально на нее посмотрел. И под этим взглядом Эйвери неудержимо захотелось привести себя в порядок или хотя бы поправить непослушные светлые кудряшки, выбившиеся из хвоста и щекочущие ей щеки под дуновением ласкового летнего ветерка.
Я не сомневаюсь, у вас есть какие-то причины не продавать эту коллекцию, но я так же уверен и в том, что вас можно переубедить, назвав подходящую цену.
От такой наглости Эйвери даже рассмеялась:
— Меня не нужно переубеждать, мистер Прайс. — Эйвери специально выбрала более формальное обращение. — А теперь, если вы уже допили кофе, я попрошу миссис Джексон проводить вас.
— А вы вернетесь к вашей картине? — поинтересовался Маркус, даже и не пытаясь подняться.
— Если вы не поняли, я только что попросила вас уйти, мистер Прайс.
— Маркус. Да, вы попросили, причем очень любезно, но, — он подался вперед и провел пальцем по ее заляпанному краской указательному пальцу, — отчего-то мне очень хочется продолжить разговор об искусстве во всех его формах, причем именно с вами.
От этого легчайшего прикосновения у нее перехватило дыхание, а по коже побежали мурашки. И если бы они встретились в другое время и в другом месте, то она не удержалась и подалась бы ему навстречу, чтобы проверить, так ли он убедителен, как и его слова.
Но, к счастью, рядом с ними запела какая-то птичка, и наваждение прошло. Эйвери никогда не гналась за мимолетными наслаждениями, так что Маркусу Прайсу нечего ей предложить. Жизнь, а точнее она сама, стоят куда большего. Эйвери смерила его взглядом, а потом высвободила руку.
— Сожалею, но не могу ответить вам тем же.
— Да ладно тебе. Готов поспорить, ты даже сейчас думаешь, почему у тебя ничего не выходит на холсте.
Похоже, он решил бросить ей вызов.
— Не выходит?
— Ну, я как бы считаюсь общепризнанным экспертом в этой области.
— Возможно, когда речь заходит о торгах.
— Когда речь заходит о том, что стоит выставлять на торги, — невозмутимо поправил Маркус, но в его голосе теперь слышался металл, так что, похоже, ей все-таки удалось задеть его за живое.
— Ну так и почему же у меня ничего не выходит? — спросила Эйвери, принимая вызов, хотя она и ни на секунду не подумала, что он сможет дать ей хоть сколько-нибудь годный совет.
— Потому что ты неверно передаешь свет.
— Свет?
— Пойдем, я тебе покажу.
И не успела Эйвери ничего ответить, как Маркус уже поднялся и взял ее за руку. И ощутив это легкое, но вместе с тем и весьма крепкое прикосновение теплых пальцев, Эйвери почувствовала себя весьма странно. И, не найдя в себе сил сопротивляться, послушно пошла за ним обратно к мольберту с незаконченной работой.