Шепот волн Обводного канала

Алмазов Борис Александрович

– Белок нельзя сейчас отпускать, у них нет запасов на зиму!

Мой беглый весь затрепетал:

– Ты все рассчитать хочешь,.. Все по расчету! И вот тут ты ошибаешься. Потому что есть такие обстоятельства, что за глоток свободы можно жизнь отдать…

Сейчас то оно странно, а тогда конец шестидесятых – романтика. Сейчас бы его, может, и ребятишки не поняли. А тогда – другое время! Я то, например, его хорошо понимал. Одна девчонка натуралиста по лбу:

– Мы белок всю зиму кормить будем! Давайте, дяденька, выпускайте!

Мой ЗЭК её расцеловал и предоставил право открытия клеток!

Девчоночка присела,

дверцы открыла… Платочек кулечком, пальтишко красненькое с кушачком… Ребятня вся притихла, а натуралист опять

Они не побегут! Они к клеткам привыкли.

Они и точно не выходят И я, дурак, расчувствовался – уж больно хочется, чтобы они, значит, выскочили! А они как догадались! Как брызнули по веткам, только хвосты трубой. Тут такой визг пошел и танцы на лужайке. Зек мой стоит, по щекам слезы, а сам как именинник. Ребята за белками гурьбой. Мы с ним вдвоём остались, и уж нет мне оправдания, а рука не подымается. Не могу, знаете ли!

Постоял он, подобрал шляпу и пошел. Ну, я, естественно, сзади. Он на вокзал, на электричку. Тут я, знаете ли, сообразил. Успел. Забежал в пикет звоню: «Снимайте засаду! Снимайте, в мою голову!» Понимаю, что он сейчас домой пойдет. А там мало- ли что!

Дальше веду, знаете ли, его не по методике! Боюсь, знаете ли! Будешь тут по науке, а он, черт его знает, что может выкинуть! Романтик!

Еду с ним впритирку, в одном вагоне. Он с голодухи задремывает, а я его рассматриваю. Худющий, ушки топориками. Ногу на ногу закинул, а носков нет… Носки в другом отделе были. Грабить боится, в столовую идти боится – видать -голодный. А тогда не то, что нынче, с питанием было сложеновато. Общепит, и все…

Приехали. Он, прямиком, домой. Слава Богу, лейтенантик мой послушался – посты снял. Пошел он домой, я во дворе на детской площадке сижу. И честно скажу, чего делать не знаю. Часа полтора сидел.

Выходит мой Зек и прямо ко мне:

Ну, говорит,– теперь ведите меня. Я вас давно заметил.

Я спрашиваю:

– Ты дома то поел чего -нибудь?

– Нет, – говорит,– я не хочу, чтобы мама догадывалась, что я домой заходил.

Повел я его в столовую. Покормил. Он поел. Разморился.

– Что ж это, – говорю, – ты натворил-то!

Голову вниз.

– Да вот, – говорит – уж так вышло.

– А как,– спрашиваю, – костюм раздобыл?

– Видите -ли, -оправдывается ,– я его брать не хотел. Я и в магазин зашел случайно А как увидел своё отражение, даже испугался, будто не это я. Я себя в витрине увидел. И пошел в настоящее зеркало посмотреть. Ватник снял, а тут как раз обеденный перерыв. Я как раз в кабине стоял… Ну, я переоделся и вышел, ещё ботинки взял… А у них не запирается. У них стул в двери стоял.

– Что ж вы меня не арестовываете? Ведите меня быстрее, пока мама на работе, а то ещё встретимся....

– Знаешь, – говорю я ему, – Ты иди сам… Вроде как сам пришел. Приговор полегче будет.

– Спасибо,– говорит. Пошел по улице, потом вернулся:– Если вам не трудно,– говорит, – вы, пожалуйста, идите сзади. А то боюсь, что у меня мужества не хватит – самому идти. Мне с вами спокойнее. Знаете, я вас сразу узнал. Вы к нам в школу приходили, про милицию рассказывали… Помните?

Вот, так вот… Нетипичный, конечно, случай, но эпоху иллюстрирует… У меня за сорок пять лет службы, такой случай, может быть, один и случился. Нетипичный…

Да и время было другое.

И народ сорок то лет назад был добрее. Еще войну помнили....

Сострадатель

Пьяный – такой же неотъемлемая деталь русской, действительности, как, скажем, белые березы, снега и морозы – русского пейзажа. Говорят, у якутов существует восемьдесят слов для понятия «снег», поскольку якуты постоянно видят его перед глазами. Я думаю, что в русском языке самое большое разнообразие эпитетов имеет состояние опьянения. Дернуть, бухнуть, кирнуть, вздеть, садануть, хлопнуть, принять на борт и т.п. и даже, совершенно необыкновенное, слово «влумонить», отражает момент принятия алкоголя. Состояние же опьянения имеет еще большую палитру – дунувши, приторчавши, навеселе, под шафе… Каждый читатель легко расширит этот словарный запас за счет собственных наблюдений.

К сожалению, наш родной отечественный алкаш, в настоящий момент вытесняется, из давно обжитого ареала в быту и в сознании, наркоманом. А тут уж не до смеха.

Даже если и водку считать одним из видов наркотиков, как табакокурение и даже как обжорство, то сам посыл в наркотическое опьянения – оскорбителен и противоречит нашему национальному характеру. Ибо пьяница, по сути своей, эстраверт, то есть особь, распахнутая навстречу всему миру! Само распитие предполагает членство в коллективе. Классический вид выпивки – раскатать на троих. (место распития и качество употребляемого значения не имеет) после чего наступают глубокие психологические раздумья на тему: «Ты меня уважаешь?» и пр…

Наркоман – волчара-одиночка, по определению. Если поиск выпивки, как правило, проявление заботы о коллективе, то поиск дозы – гадкое стремление получить удовольствие в одиночку. Если стакан – повод для общения, то шприц – повод для ухода от действительности.

В пору моей молодости никаких наркоманов, фактически, не существовало, алкоголизм не имел агрессивной направленности, а наоборот был насквозь пропитан чувством коллективизма и сострадания к ближнему и всему человечеству. В чем нас, например, убеждает повесть В. Ерофеева Москва-Петушки.

Расцвет российского задушевного, лирического пьянства припал на шестидесятые года, когда благосостояние неуклонно росло, коммунизм ожидался в 1980 году, а недавняя и еще остро памятная война, рождала в людях доброжелательность и чувство локтя. В те чудные годы, можно было всю ночь прогулять с девушкой по набережным Невы без боязни вернуться домой с побитой мордой. Расцветал автостоп, и было ясно, что человек человеку – друг, товарищ и брат, а совесть – лучший контролер.

Так было написано во всех трамваях и другом общественном транспорте, в которых кондуктор умер как явление. Вместо них встал железный ящик кассы «честных людей». И в моменты трамвайной давки, когда пассажир, вскочивши на своей остановке, вместе с распаренной, помятой женщиной, об которую его утеснял переполненный вагон, иногда понимал, что теперь, как порядочный человек, обязан на незнакомке жениться, еще не :звучали слова: «Передайте на билет!» – завезенные в Питер из Одессы и других югов, как и обращение по половому признаку:«женщина-мужчина», вытеснившее партийное «товарищ», конституционное «гражданин-гражданка» и классическое питерское обращение: «дама», «молодой человек», или «деушка», разумеется, возраст тут силы не имел.