Шепот звезд
Шрифт:
– На вашем балансе имеются и частные самолеты, принадлежащие новым властителям...
– И это бывает. Новые времена, понимаешь. Я сказал ему: без резолюции начальника АТБ, то есть твоего благословения, и говорить не буду. Рвется со страшной силой.
– Понятно, - ответил Николай Иваныч, а мысленно добавил: "Понятно, что рвется со страшной силой. Сила привычки - удирать от жены, от детей, от быта, от проблем, а теперь и от запутанной ситуации. А может, чувственности молодой пассии".
– Что тебе понятно?
– Понятно, что для него авиация -
– И силенки пока имеются.
– Имеются.
– Пусть покатается по местам боевой молодости.
– В конце концов, я не сторож отцу моему, - вырвалось у Николая Иваныча.
И вдруг вспомнил, что произнес слова Каина, который, кажется, успел замочить брата и валяет Ваньку. И перед кем? Пред Самим Богом! А ведь Бог все видит, все знает.
– Я понял, что ты умываешь руки?
– Ой, не надо. Что он, на крест идет, что ли?
– Не на крест, конечно. Ладно, реши это дело. Особенно не затягивай.
– Есть. Договорились. Завтра позвоню.
– Очхор.
Ему приснилась маленькая хорошенькая девочка с бантом, в кисейном платьице, с ловкими ножками.
– Ах, какая хорошенькая девочка!
– вырывается у него.
Девочка берет его за руку - он умиляется: такие маленькие ручки!
– и вдруг пребольно кусает.
"Зачем ты кусаешься?" - спрашивает он, отдергивая руку.
"Да, я кусачая", - соглашается девочка с очаровательной улыбкой.
Он хочет рассмотреть ее зубы, но это ему не удается. Судя по укусу, треугольной формы.
Девочка хочет снова взять его руку, но он отступает, отмахивается и в конце концов бежит.
Он несется что есть силы, а девочка не отстает. На поворотах скользит на своих хорошеньких туфельках, как по льду. Догоняет и снова кусает, как собака. Теперь она уже не хорошенькая, а страшная и почему-то в очках.
Он ее отпихивает, бросает какими-то палками и вдруг видит красный огнетушитель. Разбивает штоком колбу и направляет струю пены на девочку она сердито кричит.
Он проснулся и никак не мог прийти в себя. Что за вздор?
Впрочем, днем он смотрел состояние пожарной безопасности базы и держал в руках огнетушитель.
Часть вторая
* * *
Каждый уважающий себя командир воздушного судна (КВС) обязан иметь увлечение или хотя бы какую-нибудь отличительную дурь: это признак породы, тавро, печать неповторимости. КО (командир отряда) Комаров был истребителем мух: он их щелкал резинкой или ловил на лету. "Развивает реакцию", - говорил он как бы в оправдание.
В Антарктиде он летал с Иваном Ильичом и как-то сознался, что скучает не только по родным осинам, но и по мухам.
Иногда - оказывается, и от них бывает польза - мухи служили способом разрядки тяжелой обстановки, когда командир, будучи не в настроении, принимался показывать недовольство действиями экипажа. На этот случай смышленая молодежь имела про запас коробку с заранее отловленными мухами, без которых отправляться в рейс мог человек или легкомысленный, или излишне в себе уверенный.
Обыкновенно услужливый второй пилот, выпустивший муху, ненавязчиво обращал внимание командира
Известный полярный ас, который когда-то служил в том же подразделении, Виталий Иванович Масленников, по кличке Дед, возил с собой этюдник и писал этюды. О качестве его живописи говорить трудно, однако все им исполненное очень высоко оценивалось членами экипажа.
Виктор Михайлович Перов - герой войны и кавалер высшего бельгийского ордена за спасение принца Де Линя в Антарктиде изображал из себя мерзляка и требовал держать в пилотской кабине температуру, которую мало кто выдерживал: сибиряк жары не боится, но не любит ее.
Были чудаки, которые собирали курительные трубки, марки, изделия чукотских косторезов, фотографии надгробий (десятки тысяч памятников!), вырезки из газет о награждениях. Были известные своими присказками, дефектами речи или молчанием (пилот Осипов произносил одно слово на четыреста километров). Был упрямец, который возражал против любых предложений экипажа, в том числе и разумных. На этом свойстве командира и строились взаимоотношения в экипаже. К примеру, зная, что столовая в Чокурдахе на Индигирке гораздо лучше, чем в Тикси, заводили между прочим разговор о столовой.
– Пообедаем в Тикси, товарищ командир?
– вопрошал с видом пай-мальчика бортмеханик.
– Чокурдах пролетом?
– Садимся в Чокурдахе, - говорил командир, воображая, что поставил на своем, чего, собственно, добивались его дисциплинированные товарищи.
Качества чудачеств и увлечений с годами, по мнению некоторых, мельчали: если Гризодубова была замечательной пианисткой, Раскова певицей, Громов чемпионом по поднятию тяжестей, Чухновский вообще интеллигентом старого закала с несколькими иностранными языками и тоже пианистом, то теперь перешли на мух и присказки. Если Томас Карлейль когда-то сказал о человечестве: "Почти все - дураки", то с годами люди если и менялись, то вряд ли в лучшую сторону - за счет ухудшения экологии.
У Махоткина, человека, которого все искренне почитали и на всякий случай побаивались, не было никаких чудачеств. Он был при отряде "начальником штаба", и, как считали иные, человеком незаменимым: он мог ответить на любой вопрос командира и наилучшим образом разложить пасьянс из колоды наличного СМП (самолетно-моторного парка), в зависимости от ресурсов матчасти, регламентов, отходов в ремонт, видов работ и качеств самолетов, которые, как и люди, все разные. Комаров редко принимал решения без Махоткина, и как-то само собой повелось, что, попав в "сложняк", он предоставлял действовать "начальнику штаба", а сам уходил в сторону или очередной отпуск. Комаров мог брать на глотку, спорить, нервничать, наливаться кровью, ловить мух - все это годилось для решения простых задач, а в "сложняке" действовал только Махоткин.