Шепот звезд
Шрифт:
Он едва не наткнулся на указатель: "Мужской туалет - 7 метров; женский - 2176 километров".
– А шли бы вы с вашими шуточками!
– проворчал он и подумал о бананово-лимонном Сингапуре, о розовом море и таких миленьких шоколадных чебурашках, рядом с которыми чувствуешь себя Геркулесом.
Страдания КВСа - пусть даже из-за благ земных - несколько облагородили его лицо; не было теперь в нем той замкнутой твердости, свойственной международникам, чья карьера еще вчера всецело зависела от умения молчать.
* * *
Ночью ему приснилась огромная крыса,
Потом он вспомнил детство, когда, лежа в постели, рассматривал то, что можно видеть с закрытыми глазами: огненные змейки, цепи - и все это плывет и отскакивает при моргании на прежнее место в плавящихся разноцветных потеках.
В палатку зашел механик с лицом цвета баночного колбасного фарша и маленькими, плутоватыми глазками - он получил "политическое убежище" в палатке гидрологов.
– Здравствуй, капитан, - сказал он, зная, что КВС любит это, на западный манер, обращение.
Мешок зашевелился, закашлял, и КВС, не откидывая клапана, поглядел на механика одним, довольно злым, глазом; теперь в мнимо заискивающей манере гостя он видел насмешку.
– Что скажешь?
– спросил КВС неуместно твердым голосом.
– Ероплан летит, мой капитан.
КВС вылез из мешка по пояс:
– Кто на борту? Комиссия?
– Крестинин-старший.
– Чего ради? И вообще, кто он такой? Ведь он - никто.
– Еще Махоткин.
– Час от часу не легче! Что они понимают в современной технике? Они летали на Р-5, они - визуальщики. Где Комаров?
– Его на борту нет.
– А инженер отряда?
– Отсутствует.
– Как это понимать?
Механик пожал плечами. Он делал печально-озабоченный вид единственно из сочувствия КВСу, а не страха ради командирского: бояться ему было нечего, кроме какой-нибудь новой авантюры, куда его наверняка попытаются втянуть.
– Чего молчишь?
– Если едет Иван Ильич, - сказал механик, который имел более разнообразный опыт жизни, чем молодой КВС, - то жди авантюры, мой капитан.
– Что он может сделать?
– Все, что угодно.
– Да, бояться ему нечего, - согласился КВС.
– Пенсионер, кругом свои люди, сынок - начальник базы.
– Он был авантюристом до рождения начальника базы. Я думаю о другом. Почему не летит наш инженер? Впрочем, я его понимаю.
– Что понимаешь?
– Сейчас слесаря сделают работы на уровне самодеятельности, как в каменном веке...
– Как это?
– Очень просто. Был в тридцатые годы летчик Бабушкин, он был на льдине с челюскинцами. Он выстрогал из деревяшки ногу шасси для своего ероплана и улетел на материк. Наши сталинские соколы той же породы. Подцепят собачью нарту для парирования крена...
– На деревянной ноге мы не улетим.
– А если и улетим, то начальство спишет это самое дело на глупость стариков.
– Какое еще дело?
– ТАП.
– Кто будет поднимать самолет в воздух?
– Ты, конечно, мой капитан, если вовремя не спрячешься.
– Механик показал на пол.
– Но я лично заинтересован в том, чтоб самолет перегнали.
– А я думаю, что лучше быть пять минут трусом, чем всю жизнь мертвецом.
– Кому тогда поднимать самолет?
– Махоткин старый полярный ас - пусть и поднимает.
– Он на этой технике не летал.
– Взлетит. А если жить захочет, то и сядет.
– Что ты плетешь?
– Думаю, что тебе, мой капитан, волноваться нечего. Со дня на день "наука" ожидает подвижку льдов, и тогда наш воздушный корабль составит компанию ранее утонувшему кораблю - "Семену Челюскину".
– Да, тебе волноваться нечего, - сказал КВС.
– Как это нечего? А удар по экологии? Представляешь, сколько керосина с вредными присадками выльется в океан? Двадцать три тонны. И вообще, удар по бюджету отряда.
– А шел бы ты со своим юмором!
– буркнул КВС.
– Пойдем вместе - встречать начальство.
– Тоже мне начальство! Они - каменный век, они никто.
* * *
КВС даже сквозь темные очки ощутил удар света по глазам - невидимое солнце растворилось в небе и в снегах, растворив даже торосы; Кириленко почувствовал себя мухой, попавшей в белый плафон, и торопливо перевел взгляд на темную куполообразную палатку, а затем на собаку, которая, казалось, летела по ослепительно-ясному небу, болтая лапами с длинными начесами.
– Эти бараны, - говорил механик, - ничего не привезут, а только составят акт, соберут наши объяснительные записки и будут глядеть твердым взглядом.
Самолет 4366 (о нем говорили: "с оранжевым хвостом и пингвином на киле"), подвернув левую ногу, принес всем дополнительные хлопоты: из-за него пришлось готовить новую ВПП (взлетно-посадочную полосу). Двое суток все свободные от вахты кололи торосы, таскали трактором гладилку, а попросту брус, подцепленный тросами, разбирали ледяные завалы. И только КВСа никто не решался позвать участвовать в аврале: пусть погуляет на нервной почве. А почва на ледовой базе и в самом деле была нервная: не знаешь, когда начнется подвижка и где пройдут трещины, - могут и посреди палатки. Все это приучало к смирению и внимательности к ближнему; то есть лед своими капризами воспитывал лучше самого красноречивого учителя. И конечно, молодой КВС был несколько не прав, не участвуя в общих работах: у него были бы шансы поумнеть.
Оно, конечно, было бы неплохо стянуть поврежденный самолет с полосы. Но как? Кстати сказать, его нельзя было трогать до прилета комиссии. Что делать, если аварийно-спасательная служба у нас имеет пока некоторые отдельные недостатки, то есть службы такой в природе не существует, а спасение держится единственно на так называемой русской сметке и нарушениях всех инструкций и наставлений.
Новая полоса находилась в семи километрах от лагеря - туда и устремились все, кто мог: авиатехники, врач, "наука", свободная от дежурства, - словом, авральная команда для погрузочно-разгрузочных работ и получения писем и прессы с материка.